Но мысль все возвращалась... Нет, на лето надо ехать туда, где она еще могла ощущать себя прежней Таней - живой, энергичной, притягательной. В Хмелицы, к Лизавете. И непременно с Иваном.
Решение придало бодрости и сил. В июне Тане торжественно вручили диплом с отличием и предложили продолжить обучение на подготовительном отделении Инженерно-строительного института. Она согласилась. От вступительных экзаменов ее освободили, и в середине июня она вновь была студенткой.
II
Таня положила косу на камень, утерла лоб и поправила платок. Солнце стояло уже над головой, значит, пора на дневную дойку. Забежав в дом за подойником, она застала в накуренной горнице Ивана. Он лежал на кровати и со страдальческим видом смотрел в потолок.
- Сходил бы хоть искупался! Чего лежать-то? - на ходу бросила Таня.
- Голова болит...
- Вот бы и проветрился заодно. А то в лес пошел бы - бабы морошку ведрами таскают. . - Там комары... И вообще. Домой хочу.
Они жили в Хмелицах уже две недели. Таня моментально втянулась в деревенскую жизнь, будто и не уезжала никуда. Сенокос, корова, огород, в свободную минутку купание, по субботам - баня. Иван же как приехал, так и залег. Воды принести - и то чуть не палкой гнать приходилось. Про дрова и говорить нечего: раз поколол с полчасика, потом весь день отлеживался. И все жаловался: в доме скучно, на озере слепни заедают, в лесу комарье жрет, от работы спина болит, от молока парного живот пучит, голова раскалывается постоянно. Последнее он объяснял "кислородным отравлением" - дескать, организм к свежему воздуху не привык - и лечился двойной дозой "Беломора". Один раз собрался с духом, вылез на огород грядку прополоть - и выдергал Лизавете половину свеклы и рядок картошки. На сенокос они его и не думали звать - от греха подальше.
Лизавета при нем покамест сдерживалась, только косо смотрела на зятя, но Таня видела, что дается сестре эта сдержанность нелегко и назревает скандал. Тем более что наедине с Таней Лизавета в выражениях не стеснялась:
- Ну и нашла ты себе соколика! Ни мужик, ни баба! Чисто боров!
- Городской он, Лизка, непривычный, - пыталась оправдать мужа Таня.
- Мало у нас летом таких городских-непривычных бывает? И все при деле оказываются. Один дом пристраивает, другой в сарае с утра до ночи скребет, сверлит, пилит - механику какую-то ладит, третий вон на горушке с кисточкой сидит, природу нашу зарисовывает. Четвертого из лесу не вытащить - травы всякие собирает, изучает, старух расспрашивает. И никто про них слова плохого не скажет, все правильно: каждый к своему делу приспособлен. А твой знай лежит да стонет, и то ему не так, и это не эдак! Как старик столетний, честное слово! А на ряху посмотришь - да на нем пахать бы!..
- Погоди, Лизка, отдохнет, пообвыкнет...
- Сколько обвыкаться-то можно? Вон, целый чемодан бумаг с собой приволок, писать, говорил, буду. Так давай пиши, кто ж мешает? А ты скажи мне, он хоть раз тут открыл этот чемодан-то?
Чемоданом Лизка называла большой дипломат, в который Иван перед отъездом сложил рукописи. Тогда он с гордостью сообщил Тане, что решил возобновить работу над одной большой вещью, которую начал еще в студенчестве и над которой припадками работал до знакомства с Пандалевским. Что за вещь - это пока тайна. Вот закончит, подчистит, перепечатает, тогда и даст почитать. Таня тогда ахнет. И не она одна.
Конечно, прихватил он с собой и кое-что от Пандалевского, но так, мелочевку, несрочные заготовочки на осень. Лето в этом смысле сезон мертвый.
Вопреки словам Лизаветы, "чемодан" он все-таки пару раз открывал, перебирал листочки, перечитывал, перекладывал, убирал назад. Не получается. Не было мыслей, вдохновения. Может, не хватает привычного стола, машинки? В город бы, тогда все пойдет.