Для нас это тоже имело значение. Мы работали четко по расписанию и в девять часов должны были отбыть на экскурсию .
Последний раз сверить время -- и в бар.
Их была небольшая горстка -- собравшихся поднять тост за младенца Блума, но слышно их было уже из холла, где не принятые в компанию говяжьи туши, голодные и надменные, сидели группами по два-три человека, уткнув лица в английские газеты. Оглушительные голоса варваров-экстравертов повергли в немоту англосаксов.
Миссис Блум, что твой фрегат под всеми парусами, двинулась мне навстречу.
-- Ах, мистер Фаббио, вы не откажетесь от шампанского?
-- Полбокала, миссис Блум. Только чтобы пожелать долголетия вашему внуку.
В счастье этой женщины было что-то трогательное. Вся ее персона излучала благодушие. Она взяла меня под руку и подвела к своей компании. Как любезны они, Боже милостивый, как любезны... В своей всеобъемлющей сердечности они были живым воплощением присущей варварам жажды любви. Задыхаясь, я подался назад. Но через мгновение устыдился самого себя, и волна всеобщего дружелюбия захлестнула меня.
В моем доме в Генуе у меня хранилось немало подношений от соотечественников миссис Блум. Десятки рождественских открыток, писем, приветов... Помню ли я поездку двухлетней давности? Когда я навещу их в Штатах? Они часто обо мне думают. Они назвали своего младшего сына Армино. Искренность этих посланий вызывала у меня краску стыда. Я никогда не отвечал на них.
-- Мне крайне неприятно нарушать ваш праздник, миссис Блум. Но уже почти половина восьмого.
-- Как скажете, так и будет, мистер Фаббио. Вы хозяин.
В холле представители двух стран перемешались и на мгновение застряли: мужчины -- поприветствовать новых знакомых, женщины -- бросить оценивающий взгляд на платья друг друга. И вот мое стадо в пятьдесят голов, мыча и жужжа, направилось в ресторан. Я в роли скотника замыкал шествие.
При виде флагов раздались возгласы удовольствия. Какое-то мгновение я опасался, что мои подопечные разразятся национальными гимнами и -- такое случалось, -- но я вовремя поймал взгляд метрдотеля, и нам удалось усадить их прежде, чем это произошло. Вперед, к моему собственному маленькому столику в углу. Один из варваров-одиночек пристроился к углу длинного стола, откуда мог наблюдать за мной. Я его сразу вычислил, поскольку хорошо знаю людей этой породы. От групповода он ничего не добьется, и не исключено, что в Неаполе у меня будут с ним неприятности.
За обедом я обычно проверял счета. Так у меня было заведено. Мне не мешал шум голосов, стук тарелок. Если не заниматься подсчетами каждый день, то не сведешь концы с концами и не оберешься неприятностей в центральной конторе. Бухгалтерские дела меня не обременяли. Занимаясь ими, я отдыхал. Когда расчеты были закончены, а тарелка убрана, я мог откинуться на спинку стула, допить вино и выкурить сигарету. То было время истинного отчета -- но не в суммах, который требовалось ежедневно отправлять в Геную, -- а в своих собственных мотивах и побуждениях. Сколько еще это будет продолжаться? Зачем я этим занимаюсь? Что гонит меня, словно отупевшего возничего, на моем вечном, бессмысленном пути?
-- Нам за это платят, не так ли? -- сказал как-то Беппо. -- Мы зарабатываем неплохие деньги.
В Генуе у Беппо были жена и дети. Милан -- Флоренция -- Рим -- Неаполь: для него все едино. Работа есть работа. После поездки три дня выходных, дом, постель. Он был доволен. Никакой внутренний демон не нарушал его покой, не задавал вопросов.
Невнятный говор, на фоне которого выделялись голоса варваров, перерос в рев. Мое небольшое стадо голосило во все горло.