Письма, отпечатанные на бланках фирмы "Ньель", были примерно одного содержания:
"Уважаемый Господин Галле! Мы получили ваше письмо от 15-го сего месяца, а также список заказов на январь.
Ждем вас, как обычно, в конце месяца для окончательных расчетов и для передачи необходимых инструкций по поводу расширения вашей деятельности. С сердечным приветом.
Подпись: Жан Ньель".
Мегрэ взял несколько писем и положил к себе в портфель.
- Ну, что вы теперь скажете? - с вызовом спросила г-жа Галле.
- А это что такое?
- Ничего особенного. Мой муж любил мастерить. Это старые часы, он их разбирал. В сарае свалена куча приспособлений, которые он сам изобрел, много рыболовных снастей. Каждый месяц он неделю проводил дома, а работал, что-то писал всего час или два, по утрам.
Мегрэ один за другим выдвигал ящики стола. В одном он увидел пухлую розовую папку с надписью "Солнце".
- Это бумаги моего отца, - пояснила г-жа Галле. - Не знаю, зачем мы их сохранили. В этом шкафу - полная подшивка газеты до последнего номера. Ради этого отец продал даже свои облигации.
- Вы позволите взять мне с собой эту папку?
Она повернулась к двери, как будто хотела посоветоваться с сыном, но Анри остался внизу.
- Что вы из нее узнаете? Это своего рода реликвия.
Впрочем, если вы считаете... Но скажите, комиссар, может ли быть, что господин Ньель не подтвердил?.. То же самое с открытками. Вчера пришла еще одна. Это почерк мужа, я уверена в этом. Отправлена, как и первая, из Руана.
"Все в порядке. Возвращаюсь в четверг вечером".
В голосе ее снова прозвучали какие-то человеческие нотки. Правда, едва уловимые.
"С нетерпением жду этого дня. Четверг уже завтра".
Внезапно она зарыдала, но рыдания тут же прекратились. Два-три всхлипа. Она поднесла ко рту платок, отделанный черной каймой, и глухо попросила:
- Уйдемте отсюда...
Снова пришлось проходить через спальню, обставленную хоть и дорогой, но безвкусной мебелью: зеркальный шкаф, две тумбочки, ковер "под персидский".
Внизу в коридоре Анри невидящим взором смотрел, как обойщики вкатывают рулон на грузовичок. Он даже не обернулся, когда г-жа Галле и Мегрэ стали спускаться по скрипящим ступеням натертой до блеска лестницы.
В доме царил беспорядок. В столовую, откуда двое рабочих в робах вытаскивали пианино, вошла горничная с литровой бутылью красного вина и двумя стаканами.
- Это не помешает, - одобрил один из них.
У Мегрэ вдруг создалось странное ощущение - он ни разу еще не испытывал ничего подобного, и это сбивало его с толку. Ему показалось, что истина скрыта где-то здесь, рядом. Все, что происходило, имело определенное значение.
Но нужно было взглянуть на все это в ином ракурсе. Он понимал, что взор ему застилает пелена тумана, мешающая увидеть события в подлинном свете. Эту атмосферу создавали одновременно мать и сын - женщина, боровшаяся со своими чувствами, и молодой человек с продолговатым непроницаемым лицом. Пелена тумана исходила от этих снятых драпировок, от всей окружающей обстановки, а главное, ее порождала неловкость, которую испытывал сам Мегрэ, понимая неуместность своего присутствия.
Ему было стыдно, что он уносит с собой, как вор, розовую папку, хотя, по правде сказать, плохо представлял, для чего она может ему понадобиться. Он предпочел бы подольше побыть один наверху, в кабинете покойного, походить по сараю, где Эмиль Галле мастерил свои усовершенствованные рыболовные снасти. Несколько минут все нерешительно топтались в коридоре. Пора было обедать, но Галле явно ждали, пока полицейский уйдет.
Из кухни доносился запах жареного лука: одна кухарка продолжала выполнять свои обязанности, не обращая внимания на сумятицу.
Теперь каждый делал вид, что внимательно следит за тем, как обойщики приводят в порядок гостиную. Один из них нашел под подносом для ликеров фотографию г-на Галле.
- Вы позволите ее взять? - обратился Мегрэ к вдове. - Она мне может понадобиться.