Ты же не ходил в школу.
— Кто сказал, что я не ходил в школу? — воинственно воскликнул «скелет». — Я ходил!
— А я думал, не ходил, — прикидываясь простаком, протянул я. — Но в конце концов, и школы бывают плохими.
Он уставился на меня.
— Прикидываешься! Ерничаешь! Работаешь под дурачка!
— Тут, ребята, преимущество за вами.
Я держал обоих в поле зрения. Но рядом могли быть и другие.
— Вы из тех скотокрадов, что распугали лошадей Шелби?
— Скотокрады? Кого ты называешь скотокрадами? Мы ищем этого проклятого мексиканца, вот и все!
— Не похоже. Вы говорите, что ищете спокойного, миролюбивого человека, который никого не трогает и пасет табун Шелби. Кстати, Шелби едет сюда, и я опишу ему клеймо ваших лошадей, пусть узнает, на кого вы работаете. Если вы слышали о Шелби, то должны знать, что он тут же погонится за вами с веревкой наготове. Когда в последний раз пытались украсть у него скот, он повесил троих — запросто, аккуратненько, рядком. Он будет рад повторить и для вас свой спектакль, ребята.
Второй ковбой нервничал все больше.
— Уолли! Поехали отсюда, — позвал он, потом обратился ко мне: — Мы не трогали лошадей Шелби. Мы только ищем пастуха.
— Который работает на Шелби, — закончил я его фразу. — Давайте ищите поскорее, пока на вас не надели веревочный галстук.
— Ты мне не нравишься, — все больше распалялся Уолли. — У меня есть желание…
— Тебе лучше заиметь другое желание, покрепче этого, — оборвал я, — потому что ты мне тоже не нравишься.
Пора было возвращаться к Пабло, но я не смел уехать, опасаясь, что эти двое выследят меня. И я собирался забрать коня Пабло.
— Кто ты вообще такой? — Уолли откровенно нарывался на неприятности. — Я бы…
— В любое время, — отрезал я.
Ему очень хотелось сделать глупость, он смерил меня взглядом, посмотрел на винчестер, облизал губы и опять уставился на меня. Он почти что рассказал мне все свои желания. У него просто чесались руки, ему не терпелось выхватить револьвер и выстрелить, но он сомневался, сумеет ли сделать это быстрее, чем я нажму на спуск. Каждый, кто хоть немного соображал, должен был бы догадаться, что шансов у него нет, ибо когда человек в такой обстановке жаждет продемонстрировать, что он достаточно крутой, то он определенно не в своем уме.
Я не сводил глаз с Уолли, одновременно продолжал наблюдать и за другим.
— Послушай, ты, в голубой рубашке, — окликнул я парня. — Ты с ним? Или хочешь жить?
— Я ищу мексиканца, — ответил он, — делаю то, за чем меня послали, вот и все. Уолли! Брось, поехали.
— Поезжай, — прорычал Уолли. Потом, все еще воображая себя достаточно крутым, вроде как передумал. — Ладно, я с тобой.
Уолли начал разворачивать лошадь и в этот момент выхватил револьвер. Ганфайтером он оказался средним, но сказать ему об этом я не успел, потому что в следующую секунду мой противник стал трупом.
Он полностью выхватил револьвер, и его лицо уже выражало победу. Сейчас он мне покажет! Сейчас он покажет этому…
Удар пули 44-го калибра не выбил его из седла, но просверлил насквозь. Он выронил револьвер, ухватился за луку седла, так и сидел, держась за нее, с белеющим лицом, не отрывая от меня удивленного взгляда.
— Мне жаль, Уолли. Тебе следовало уехать.
— Я… я думал… — Он мешком упал вперед и свалился с седла. Одна его нога застряла в стремени. Лошадь шарахнулась и пошла вперед, но я успел схватить ее за поводья.
— Отвези его домой, — посоветовал я второму. — И выбери себе напарника поспокойней. Дольше проживешь.
— Не могу поверить, — прошептал тот.
Направляя жеребца так, чтобы видеть ковбоя в голубой рубашке, я поймал коня Пабло, сбил в кучу остальных и поскакал к холмам. Выстрел мог привлечь внимание других, а мне не хотелось еще раз испытывать судьбу.