И все-таки я тронулся в путь. Судьба соглядатая в услужении у машины, которая правит отрядами железных ящиков, была бы еще позорнее. Но как описать мое потрясение, когда там, где я оставил ракету, я увидел одни лишь обломки - разбросанные, покореженные какими-то машинами!
Было уже темно, когда я добрался до города. Присев, на камне, я в первый раз в жизни горько зарыдал по утраченной родине, а слезы, стекая по железному нутру полого истукана, которому отныне суждено было служить мне тюрьмой до самой могилы, вытекали через наколенные щели, грозя ржавчиной и отверденьем суставов. Но мне уже было все равно.
Вдруг в последних лучах заката я увидел взвод алебардистов, медленно продвигавшийся к пригородным лугам. Что-то странное было в их поведении. Сумерки сгущались, и, пользуясь темнотой, то один, то другой отделялся от строя и, как можно тише перебирая ногами, скрывался в кустах. Это было так удивительно, что, несмотря на свое безмерно угнетенное состояние, я тихонько встал и двинулся за ближайшим из них.
Эта была, должен добавить, пора, когда в пригородных кустарниках поспевали дикие ягоды, по вкусу напоминающие бруснику, только слаще. Я сам объедался ими всякий раз, как удавалось выбраться из железного града. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что выслеживаемый мною алебардист маленьким ключиком, точь-в-точь как тот, что вручил мне сотрудник Второго Отдела, открывает свое забрало и, в две руки обрывая ягоды, как безумный запихивает их в разинутый рот! Даже оттуда до меня доносилось торопливое чавканье и причмокиванье.
- Тссс, - прошипел я пронзительно, - эй, послушай!
Он мигом прыгнул в кусты, но дальше не убегал - я бы услышал. Он был где-то рядом.
- Эй, - сказал я, понизив голос, - не бойся. Я человек. Человек. Я тоже переодетый.
Что-то - кажется, один-единственный, горящий страхом и подозрением глаз - зыркнуло на меня из-за листьев.
- А коли обманываешь? Как мне то знать? - услышал я хриплый голос.
- Да говорят же тебе. Не бойся. Я прибыл с Земли. Меня сюда нарочно послали.
Я уговаривал его до тех пор, пока он не успокоился настолько, что вылез из кустов. В темноте он потрогал мой панцирь.
- Подлинно ли ты человек? Ужели то правда?
- А ты почему не говоришь по-людски? - спросил я. - Ино попризабыл. Пятый уж год, как меня сюда рок безщастный занес... натерпелся, что и словами не скажешь... Истинно, благая фортуна, иже даровала мне клеюшника пред кончиной узреть... - бормотал он.
- Опомнись! Перестань нести околесицу! Слушай: а ты, случаем, не из Второго?
- Ино так. Вестимо, из Второго. Малинграут меня сюда снарядил на муки жестокие.
- Что ж ты не убежал?
- Статочное ли дело! Вить ракету мою разобрали да в премелкую дробь раздробили. Братец - не можно мне тут сидеть. В казармы пора... ах, еще ль когда свидимся? К казармам поутре прийди... прийдешь?
Уговорился я с ним, даже не зная, как он выглядит, и мы распрощались; он велел мне оставаться на месте, а сам исчез в темноте. Я вернулся в город приободренный, потому что видел уже возможность организации заговора; а пока, чтобы набраться сил, заночевал на первом попавшемся постоялом дворе.
Утром, разглядывая себя в зеркало, я заметил на груди, под левым наплечником, маленький меловой крестик, и у меня словно шоры упали с глаз. Тот человек хотел меня выдать - и пометил крестом! "Мерзавец!" - мысленно твердил я, лихорадочно размышляя, что теперь делать. Я стер иудино клеймо, но этого было недостаточно. Он, поди, уже и рапорт подал, и теперь начнутся поиски замеченного клеюшника; конечно, они поднимут свои реестры и прежде всего проверят наиболее подозрительных - а я ведь там был, в этих списках; при мысли о предстоящем допросе меня бросило в дрожь.