- Я не писала, потому что не о чем писать.
На несколько секунд в телефоне наступает гробовая тишина. Ну да, она звонит мне и, даже не хочет говорить. Мне следует говорить ей, что я гуляю в парке с греком, ем греческую еду. Она сразу разговорится.
- Мама? Ты ещё здесь?
- Да.
Что-то и в самом деле не так с её голосом.
- У тебя всё хорошо?
- Не знаю. В этот раз мне тяжело. Не так, как раньше. Я хочу, чтобы ты вернулась домой и помогала мне. Но сны не прекращаются и я не стану звать тебя обратно, здесь опасно.
Я хочу злиться на неё за то, что она хочет, чтобы я чувствовала себя виноватой, но я, и правда, никогда не слышала её такой.
- А что Осирис? Пусть он помогает тебе. И тебе стоит позвать сестру. - Нефтида выручила меня, и, наверное, она знает большинство заклинаний и амулетов, которые делает мама.
- Она уже здесь. Она меня здорово успокаивает и помогает, не то, что Хаткор, которая даже не позволяет Гору приходить ко мне. Она странно ведёт себя в последнее время.
- Что ж, я рада, что с тобой Нефтида. С тобой всё будет хорошо. Так?
- О, уверена, что так и будет. Я не хочу, чтобы ты волновалась из-за меня.
Она Богиня. С чего мне волноваться из-за неё? Мне не нравится её голос, он такой... нормальный. И я не могу не вспоминать те вплетённые в мои сны воспоминания, то, что происходило в них с ней. Но нет. Она бессмертна.
Я никогда не видела её беременной, вот и всё. Так, наверное, у неё всегда.
- Пусть Нефтида сделает тебе тот медовый чай. В кладовке есть всё, что нужно. Я напишу тебе сегодня, хорошо?
- Хорошо. Пока, сердечко.
- Пока. - Я захлопываю телефон и вздыхаю. Мне не нужно беспокоиться за неё. Она же Богиня. А её сестрадругая Богиня и помогает ей.
- Всё в порядке? - Спрашивает Рио.
- Всё прекрасно.
Он одаряет меня взглядом, в котором читается, что он знает, что это не так, и хочет узнать почему. Потом выражение его лица меняется, и он откидывается назад, самоуверенно улыбаясь.
- Я знаю, что тебе нужно. Пошли. - Он берёт мой мусор, выбрасывает, и мы идём обратно. С одного края гавань окаймлена старым, заросшим слизисто-зеленым бетоном, сдерживающим воду, а с другого старыми, но не слизистыми, людьми, продающими всякие безделушки, преимущественно связанные с идеей того, что разноцветная майкаэто то, что всем необходимо купить на отдыхе. Массивный авианосец возвышается над нами, словно плавающий небоскрёб. Ещё несколько кораблей плавно подскакивают где-то вдали, они все теперь музеи. Мы подходим к ресторану из тёмной, высушенной древесины, встроенный в пирс над водой. Вне сомнений, он кишит людьми.
- Хорошая еда? Я уже наелась.
- Жди здесь, - торжественно предупреждает Рио.
Складывая руки и награждая грозным взглядом, дающим ему понять, что я не собираюсь ждать долго, я отворачиваюсь и смотрю на проезжавших мимо велорикш. Их водители разговаривают между собой на восточных языках, в основном жалуясь на жару и на то, что люди не оставляют им чаевые.
Мой телефон вибрирует в кармане и, задерживая дыхание, я вынимаю его, ожидая, что это снова мама. Вместо мамы приходит сообщение от Тайлер. Она спрашивает, в силе ли просмотр фильмов сегодня вечером. Я даже могу правильно расставлять знаки препинания в своём ответном сообщении. Я отвечаю, что «да» и что я очень хочу её видеть. Мы всё ещё ждём одобрения плана для зала, и наши смены частенько не совпадают. Я заканчиваю писать ответ, когда Рио выходит с двумя стаканами.
- Итак, - говорит он, сияя, - с каким вкусом ты хочешь? Ярко-синий сахар или ярко-оранжевый сахар? У них ещё есть розовый сахар, но мне думается, что это не в твоём стиле.
Я протягиваю руку к стакану с синей жидкостью. Мои пальцы касаются его руки, и у меня появляется такое странное ощущение, что я чуть не переворачиваю стакан, одёргивая руку.
- Что это?
- Никогда не пила слуши?
- Неа.
- Пожалуй, самое лучшее из того, что создано. Пробуй. Давай!
Я делаю глоток, и мельчайшие частички сладкого льда бегут по моему языку и покрывают горло замороженной сладостью, пока все они не оседают в желудке со странным, обжигающим чувством холода. Я смеюсь от удовольствия. Я делала всё возможное, чтобы убедить Исиду в необходимости покупки холодильника с морозилкой на кухню, когда я переделывала её. Она до сих пор убеждена, что если есть что-то холоднее комнатной температуры, то обязательно заболеешь. Лёд, даже не обсуждался.
- Это самый страшный кошмар моей матери! Я пью ледяной сахар в компании с греком!
Лицо Рио сияет. Так, общаясь и замораживая свои челюсти, мы идём в сторону парковки в нескольких кварталах от гавани.
- А, эй! - Он останавливается и вытаскивает свой телефон, потом встаёт рядом со мной и вытягивает его вперёд перед нами. - Высовывай язык.
-Что ты делаешь?
- Фотографирую!
- Зачем?
- Тебя точно нет в Фейсбуке. Это то, что тинэйджеры обычно делают. Мы фотографируемся.
- Это... прикольно?
Он смеётся.
- Просто высовывай язык.
Подозрительно поднимая на него бровь, я делаю то, о чём он просит, и вижу, что мой язык становится не естественного синего цвета. Он прижимается ко мне, вытягивая камеру на расстояние руки, и делает фото, на котором мы оба высовываем языки. Он подносит камеру ближе и показывает мне фотографию, и...
Я выгляжу там такой счастливой. Просто поразительно! Я давно не видела своих фотографий, но на этой, я выгляжу... о, потоп, Тайлер права. Я всегда выгляжу злой. И если я выгляжу счастливой на этой фотке, то Рио сияет подобно целому созвездию радости.
- Хочешь, я тебе тоже пришлю? - Спрашивает он, и я киваю. Он живо водит пальцем по телефону, и я могу сделать пару шагов, чтобы отдалиться от его плеча, которое трётся об меня.
- А, да, точно. Тайлер устраивает просмотр фильмов вечером. - Он смотрит на меня, ожидая ответ, и его лицо такое открытое и счастливое, отчего мне становится не по себе.
Я так много времени провела в злобе. Я устала от этого. Я хочу всегда быть счастливой, как Рио.
- Я приду.
- Здорово! Я не говорил тебе, но моя мама полностью переделала комнату по твоему совету. Я записал всё, что ты говорила. Ей очень нравятся твои идеи. Поэтому ты должна прийти и увидеть плоды своей гениальности.
- И машина для приготовления поп-корна есть?
- Появилась самой первой.
- Не стану и мечтать о другом месте.
Вот так, спустя три часа я устраиваюсь поудобнее на диване в тёмной комнате, для которой планировала дизайн, абсолютно счастливая.
И вот так, спустя три часа и пятнадцать минут, я чувствую, как рука Рио скользит в мою.
Та секунда перед тем, как я отвожу руку в сторону, перед тем, как включается мой мозг, воля и решительностьволшебная. Настоящее волшебство, не как эти тупые священные амулеты, требующие специальных заклинаний, которые Айседоре, даже не известны. Это электричество, и бабочки, и чувство, что вся вселенная вдруг выстраивается в нужном порядке, и открывается в новом виде и качестве.
Я одёргиваю руку. Это слишком. Я не... Я не могу чувствовать этого. Я не могу делать это. Я встаю и вылетаю из комнаты, прежде чем он может закончить говорить моё имя, выбегаю из дома и пускаюсь в долгий путь домой со слезами в глазах.
Бабочкиэто глупые, хрупкие существа, у которых прекрасная, но короткая жизнь. Электричество убивает людей. Мне не нужен кто-то, кто вдруг забирается ко мне в душу и выталкивает оттуда то, кем была я, того человека, которым я уже решила быть. Этим чувствам нет места в моей жизни, и я не позволю себе влюбляться без памяти, любить и позволить любви захватывать и разрушать меня.
Любовьне волшебство. Как и моя семья, как моё место во вселеннойэто что-то, что я не могу сохранять, то, что не может длиться вечно.
Уж лучше я потеряю Рио до того, как когда-либо обрету.
Я стою напротив фрески, глядя на изображение матери, склонившейся над мёртвым телом отца, со всей любовью собирающей его по кускам, чтобы снова оживить.
- Айседора, - говорит она из-за спины, но я не поворачиваюсь. И не буду. Она так и продолжает попытки говорить со мной, объясняться, но я ей не позволяю. Я не хочу слышать, как она притворяется, будто любит меня, будто я что-то большее, чем умное решение проблемы пополнения рядов почитателей.
- Айседора, - повторяет она и на этот раз её голос твёрдый и резкий, отчего за моим правым глазом начинает формироваться головная боль. Я по-прежнему стою к ней спиной, поэтому она обходит меня, вставая между мной и той фреской.
- Пожалуйста, - говорит она, и я не могу узнать тон её голоса. Я слышу, как она говорит нежно и приятно, но сейчас в её голосе слышится... отчаяние. - Пожалуйста, поговори со мной. Позволь мне помочь тебе.
Я делаю шаг назад, сужаю глаза, складываю руки на груди.
- Я не могу сделать так, чтобы ты замолчала, но мне никогда не придётся снова слушать тебя.
В её глазах загорается ярость, но он быстро гаснет от какой-то внутренней грусти, от чего-то, что на долю секунду заставляет меня захотеть шагнуть к ней и заключить в объятия. Утешать её.
Нет. С чего это мне нужно утешать её? Я делаю ещё один шаг назад.
Именно тогда я замечаю, что фреска за ней становится чёрной. История моих родителей, триумф моей материвсё исчезает, темнота поглощает их. Фигура, темнее, чем чернота, появляется позади Исиды, протягивает руки и обнимает ими её так, как я не решаюсь.
Оно тащит её с собой в темноту, а я смотрю.
Я просто смотрю, боясь шевелиться.
Я ничего не делаю.
Глава 10
Амон-Ра, возглавлявший суд Богов, никак не мог сделать выбор между Сетом и Гором. На протяжении восьмидесяти лет они яростно сражались с переменным успехом. Боги вставали на сторону то одного, то другого, но ни Сет, ни Гор не стали чистыми победителями схватки за трон. Исида, известная своей материнской ревностью, была отстранена от участия в суде. Тогда она изменила свой облик, превратившись в старую вдову, и попросила приюта в доме Сета. Сетуя на судьбу, она рассказала ему о том, насколько несправедливо обращаются с её сыном по вине узурпатора, пытавшегося украсть отцовское наследство. Разъярённый Сет заявил, что нельзя допускать такое поведение. Он сделал это перед судом Богов, невольно уличив себя. Очевидно, он так и не извлёк урока, который я уясняю со дня, когда начинаю ходитьмоя мама побеждает в любом споре.
- Разве он не красавчик?
- Мне нет никакого дела до этого.
Тайлер самодовольно улыбается.
- Так, значит, ты согласна, что он красавчик, и просто избегаешь мыслей об этом.
- У меня в руках гвоздострел. Всё ещё хочешь продолжать этот разговор?
Она поднимает руки, словно сдаваясь.
- Вернёмся к нему, когда ты будешь безоружна.
Со свирепым взглядом я возвращаюсь к прибиванию к стене рам, крепившихся к фанере. Самые важные части конструкциите, которые люди никогда не увидят. И так как мы, наконец, получаем одобрение, я провожу последние две ночи без сна, рассчитывая и перерассчитывая, делая эскизы и рисунки.
Плюс, раз я не сплю, то и не вижу снов. А без сновидений я и не переживаю. Я позволяю этой выставке поглощать меня с головой и вытеснять лишние мысли.
Включая чернильную черноту, каждую ночь, проглатывающую моё трагическое прошлое во сне.
Включая покрытые сахаром языки, и смех, и синие глаза, и Рио.
Особенно Рио.
Он знает. Он знает, как я отношусь к нему, что я всего лишь хочу дружбы. И что самое плохоея действительно хочу дружбы. Больше, чем я могу представлять, пока он её не портит, и теперь мы не можем оставаться друзьями. И я скучаю по нему. Но он всё разрушает. Он знает, и всё равно разрушает.
- Ого, Айседора, эта доска объявляется прибитой. - Мишель оглядывает мою работу с приподнятыми бровями. Ладно. Может, кому-то другому следует сегодня браться за гвоздострел. Но это доставляет мне такое наслаждение.
- Я всё утро пишу тебе, - говорит она. Хоть всё это время она и не отходит от лестницы подо мной.
- Мой телефон сел. - Нет телефона, нет невыносимо бодрых сообщений от Рио, искавшего встречи со мной, чтобы всё объяснять. Телефоны дают людям возможность как лениться, так и беситься. Ну, правда, это ужасное изобретение. Нам стоит возвращаться к гонцам. Или дымовым сигналам. Гораздо легче станет игнорировать.
- Много ли ещё остаётся? - Она осматривает зал с обеспокоенным взглядом. И это справедливо. Я начинаю жалеть о скоропалительном заявлении, что могу делать это. Я очень хочу проявить себя, доказать ей и себе, что могу. Это самый крупный проект, за который мне приходится браться, и он должен получаться. Мне нужно показать, что я могу заниматься не только подбором цветовой гаммы и мебели.
Но из-за задержки одобрения плана нам приходится начинать работать над конструкцией без чертежей, поэтому все мои старания до вчерашнего дня довольно бессмысленны. Как только Мишель выясняет для меня параметры зала, мне приходится возмещать их дополнительными креплениями, потому что нет достаточно шпилек в гипсокартоне, чтобы выдерживать вес фанерных листов и навесных потолков.
Единственный человек, кого радует эта ситуацияТайлер, со своими бесконечными шутками, типа "если бы только у нас было больше шпилек". Я кладу гвоздострел и, не будучи даже уверенной в том, что делаю, приобнимаю её одной рукой.
- Я рада, что ты здесь, - говорю я. Она сохраняет меня в здравом уме.
- Ещё бы, - отвечает она, обнимая меня в ответ. - Я просто хочу...
- Если скажешь "чтобы у меня было больше шпилек", я пинками вышвырну тебя отсюда.
Она смеется, и я возвращаюсь к своему гвоздострелу. Открытие состоится через неделю. Газеты уже осведомлены, полноцветные глянцевые листовки уже разосланы. Это означает, что у меня максимум два дня на завершение обрамления, хоть и работы на неделю, и потом четыре дня на сверление звёздной карты, которую я уже намечаю на гипсокартоне, покраску, прокладку проводов, установку и оформление.
И у меня остаётся только один день, день до вечера открытия выставки, чтобы всё вычищать и расставлять сами экспонаты.
Это нереально.
Либо я делаю это, либо умираю, пока делаю это.
Я не осознаю, что последнюю фразу произношу вслух, пока не замечаю перепуганное лицо Мишель.
- Мы можем привлечь ещё кого-нибудь, - говорит Тайлер с места с законченной секцией, где она подкрашивает чёрной краской цементный пол.
- "Кто-нибудь" не подходит, - говорю я. - Можно привести, скажем, Линдси из-за стойки регистрации, и уйдёт больше времени на объяснение ей того, что нужно делать, чем мне делать это самой.