Достаньте тетрадки, будем писать.
Часть ребят пересела на свои места, но не все.
На передних партах тесновато. Кому нет места, с теми я буду заниматься после урока. Давайте их сумки.
Женя собрала ребячьи сумки и положила к себе на стол.
Ребята, будет диктант! Пишите: « За мной, ребята!сказал командир. Храбрые бросились вперед, трусы остались на месте». Расставим знаки препинания.
Евгения Михайловна! Дайте мне мой портфель, я буду писать.
Нет! После уроков пойдем к директору, а потом к твоим родителям, и там ты скажешь, что нарушил свое обещание.
Я больше не буду.
А можно тебе поверить? Ребята, можно ему поверить?
Можно!
Ну хорошо, поверим.
Следующие две перемены она оставалась в своем классе, а после уроков с одним из учеников, Витей Селезневым, который продолжал изводить ее и на третьем и на четвертом уроках, пошла к его родителям.
По пути ученик спросил:
Вы хотите меня перевоспитать, да?
Хочу.
А как?
Да как сумею.
Ну ничего же у вас не получится... Меня не такие перевоспитывали...
А почему не получится?
Я повышенно возбудимый.
Кто тебе сказал?
Ну, все говорят. Я особенный. Это и в характеристике записано, в личном деле. Вы посмотрите. Я сам видел. И мама говорит, что я особенный...
Родители, отец майор и мать домашняя хозяйка, встретили Женю весьма неприветливо.
Мамочка, вот наша новая учительница. Она будет меня перевоспитывать.
Опять перевоспитывать.
Мать Вити встала с кушетки. Это была высокая полная женщина в длинном халате и туфлях на босу ногу.
Что случилось?обратилась она к учительнице.
Пока ничего особенного. Я хочу познакомиться с родителями своих учеников, чтобы воспитывать общими силами...
Ах, мы слышали это уже не раз. За четыре года у Вити сменилась семь учителей. То мы переезжаем, то они уезжают. И все хотят перевоспитывать, но никто не замечает, что он повышенно возбудимый, особенный ребенок. Дома он и развит, и талантливдуша общества, а в школе не успевает. Папочка, иди сюда. Опять собираются перевоспитывать Витю.
Вошел майор. Он так же, как и жена, одет был по-домашнему: в туфлях, без ремня, с расстегнутым воротником гимнастерки, открывавшим волосатую грудь.
Нуте-с, что скажете?
Майор окатил Женю холодным снисходительным взглядом, и она впервые почувствовала, как она слаба, как бедно одета, какая сила стоит перед нею: заведующий роно, директор школы, родители...
Женя посмотрела на свои туфлиони утратили первоначальный цвет и форму и превратились в неуклюжие шлепанцы,бросила взгляд в большое зеркало, стоявшее напротив. Оттуда на нее глянула убогая девчонка с большими испуганными глазами.
Нуте-с, я вас слушаю.
Женя посмотрела в глаза офицеру и вдруг ощутила, что оначлен партии, как, надо полагать, и он; что они равны, а сейчас она даже выше его.
Что вы все подгоняете: нуте, нуте... Вы даже не предложили мне присесть. А я учительница вашего сына.
Мальчик стоял здесь же и с любопытством наблюдал за всем происходящим.
Что еще скажете? Садитесь, пожалуйста.Он пододвинул стул, Женя продолжала стоять.
Она коротко рассказала, как проходили ее уроки, как вел себя Витя, и закончила:
Вы офицер. Что бы вы сделали, если бы солдатыноль внимания на ваш приказ? Скажите это при вашем сыне. Я хочу, чтобы он слышал.
Офицер стоял перед Женей, чуть покачиваясь вперед и назад.
Все?
Все.
Виктор, было это?
Было, папа. Но ведь я же особенный... повышенно возбудимый. Хочу так, а выходит по-другому. И никак не выходит так...
Что же вы думаете делать?
Я хочу поставить вопрос о воспитании детей на вашем партийном собрании. Половина моих учениковдети ваших сослуживцев.
Вы... комсомолка?
Я член партии.
Жена офицера засуетилась:
Проходите сюда! Присаживайтесь. Сейчас будем чай пить.
Хорошо. Я займусь воспитанием сына. Виктор! Сидеть за партой как гвоздь! Понятно!
Понятно, папа.
Федя, не вмешивайся не в свое дело. Воспитывай своих сержантов.
Молчать! По-вы-шенно возбудимые... Кто тебе это внушил?
Мама, а ей какой-то профессор, еще когда жили в Москве.
Так вот: забудь об этом раз и навсегда. Понятно?
Понятно, папа.
Благодарю. Прощайте,сказал он Жене, посмотрел на сына и жену уничтожающим взглядом и ушел в свой кабинет. Майорша стала приглашать Женю к столу.
Благодарю, у меня работамне нужно идти. До свидания.
Выйдя на улицу, Женя сначала замедлила шаги, а затем остановилась: «Зачем я к ним приходила? Чему научила? Это «молчать» и этот тяжелый взглядчто они обещают? Как это странно, что мы, большой коллектив взрослых людей, не можем справиться с ребятами. Почему? Потому, что все действуем врозь. Директор, вот бы кому воодушевить! Ни времени, ни сил не пожалела бы».
Словно нехотя, опустив голову, Женя пошла дальше, к другому ученику, а затем снова остановилась: «А может быть, лучше не ходить? Что я посоветую? Попробую сначала сама...»
И Женя, точно у нее спала пелена с глаз, вдруг увидела, поняла, что она может и обязана повышать голос, требовать, что никто не имеет права поступать нечестно, никому не дано стоять над правдой.
И если в первый день своих школьный занятий, перед войною, она шла по рыбацкому поселку с ясными открытыми глазами и вскинутой головой, то тогда она была в сущности девчонкой, Способной просить, уговаривать; сейчас она шла как солдат в наступление, в броне убежденности, веры в собственные силы.
И в классе у Жени повеял свежий ветерок, вопрос о дисциплине потерял свою остроту. Это видели и сами ребята, и только директор школы ничего не хотел видеть. Он упорно посещал уроки и всегда находил одни только недостатки, настойчиво записывал их в тетрадь и предлагал Жене расписываться под его предложениями: «ЧиталаЖуравина». И всякий раз, отмечая новые, напоминал о старых. Это было похоже на нудный дождь, конца которому не предвидится. То оказывалось, что она завысила или занизила оценки, то плохо учитывала результаты соцсоревнования, то мало или много уделяла внимания тому или иному ученику или обстоятельству, возникшему на уроке. И радость, которую она находила в труде, в непосредственном общении с детьми, в их любознательности, в самостоятельной живой мысли, которая то и дело вспыхивала то в одном, то в другом уголке класса, стала исчезать, потухал огонек творчества, искренности и задушевности, которые так много значили в работе Жени. Между учительницей и ее учениками росла стена, и эту стену старательно возводил директор школы. Порой на уроке так и казалось Жене, что она говорит со своими учениками через стену, что они вдруг почему-то от нее отдалились и стали совсем чужими; иногда приходила к мысли, что учительская работа не по ней, что взялась она не за свое дело. Трудно сказать, чем бы закончился для нее этот тяжелый год, если бы не два поднявшие силы обстоятельства. Вдруг, неожиданно для всех, отменили социалистическое соревнование в учебной и воспитательной работе. И наконецрадостная весть!родные места освобождены от немцев! Это известие так взволновало Женю, что она, минуя учительскую, вбежала в класс, повесила географическую карту, которая столько времени висела в се комнате, и начала урок до звонка.
Ребята, какие вы сегодня хорошие! Гляжу на вас и не знаю, что бы такое для вас сделать. Но и вы должны меня поздравить. В это время в класс вошли завроно Ложкачев и директор школы, уселись. на задней парте, вооружились тетрадками и карандашами.
Сегодня вы должны меня поздравить,продолжала Женя.Вот поглядите на эту карту. Черный флажокздесь моя родина. Она была оккупирована немцами. Сейчас я выброшу его вон и воткну здесь вот такойкрасный: наши доблестные воины освободили и мою родину. Слава нашей армии! А теперь давайте работать...
Но не тут-то было! Посыпались вопросы:
А кто у вас там, на родине?
А вы к ним поедете?
А вы назад вернетесь?
Настроение в классе было праздничное. Радовалась учительница, радовались ученики, и только двое на задней парте, завроно и директор школы, продолжали хмуриться и безостановочно строчить в своих тетрадках.