Проклиная всех и вся, я вскакиваю с пенопласта, служащего ложем, и даю Тане аспирин. Она давится им, и рвет. Правда, от аспирина было бы не сильно много толку.
Ее дыхание тяжелое, с хрипами, но кашель немного поутих, и она прилегла. Я положил рядом альбом с собачьей выставкией нравится его рассматривать, она всегда успокаивается. Но сейчас Танюша не хочет его листать, видать, ей сильно худо.
Гриша, только не бросай меня. Ты же знаешь, еще немного, и Колонии, она бредит, ее обычно живой говор лесной птички превращается в пугающее хрипение. Не бросай мама хотела, чтоб мы были вместе
Манипулирует. Такая мелкая, а давит. И это проклятое обещание оно преследует меня как злой рок. Я пообещал Танюше довести ее до колоний в Арктике, чтоб она получила врачебную помощь, еще год назад, кажется, как раз в апреле 2027-го, когда мы встретились с Калугиным. Именно тогда, поддавшись ее уговорам, я и согласился присоединиться к путешествию ублюдков.
Сами того не желая, мы привлекли внимание Латышева, который скрупулезно вырезает крестики на пулях. Он приподнимается и поглядывает на Танюшуего лицо невозмутимо, но это только на первый взгляд. Чтоб вы понимали, с кем я имею дело, я немного копну в его анамнезе.
Латышевневысокий коренастый мужик лет сорока. Он смуглый и черноволосый, с крупными чертами лица, среди которых затесался длинный крючковатый нос. Он крепкий и сильный, его шея и руки испещрены вздутыми венами, а особенно ногиони у него постоянно перемотаны эластичными бинтами. Варикоз, кажется. По ночам ноги болят, и тогда он сыпет проклятиями направо и налево. Еще он увлекается рисованиемпо большей части, черно-белой графикой. Калугин учился с ним несколько лет в одном классе и говорил, что в детстве Сильвестр ходил на кружок рисования к какому-то известному художнику.
До Вспышки Латышев жил вместе со сварливой матерью, как раз по соседству с Зинаидой Дмитриевной, матерью Калугина. Он был холостым, запуганным охранником в местной тюрьме, любившим издеваться над собаками и кошками. А когда наступил Конец Света, Латыш слетел с катушекзадушил мать и бродил по городу, убивая выживших и насилуя женщин. Первое время он даже создал гарем, пленив несколько особей в подвалепока не закончилась еда. И тогда он пошел на то, о чем другие боялись и подумать. Сначала он съел всех животных в своем родном мухосранске, а потоми свой гарем. Он уже подыхал, доедая червей и личинок, когда его нашел Калугинпожарный с комплексом супермена, вернувшийся за матерью. Зинаиды Дмитриевны уже не было, зато был сосед-одноклассник. Вскоре Сильвестр стал правой рукой Толика в шайке ублюдков. Кажется, именно он и придумал им такое название.
Мне неохота лишний раз пересекаться с Латышевым, но приходитсярядом с ним лежит Калугин. Толик еще не спит, слушая радио и разглядывая карту. Не знаю, что он там слышит в наушниках, возможно, передачу с Новой земли, но сомневаюсь. Они редко подают голос. Скорее всего, он мониторит эфир для выявления таких же выживших радиолюбителей.
Толя, добрый вечер, рядом с ним подкуриваю я. У нас есть нитроглицерин? Вообще, что-нибудь от сердца?
Калугин поднял на меня свои глаза, поправляя очки. Его палец нащупал на приемнике кнопку громкости, и прижал, останавливая белый шум.
Менаев, если бы было, то я бы уже дал.
Мало ли. А вдруг ты забыл? Ты же меня недолюбливаешь.
Нет, не чуди.
Что, нет? Тогда нужна вылазка. Мужикам делов на пять минут.
Из-под фуфайки выдвинулась немецкая челюсть Феди Сорокинаон из-за нее получил прозвище «Фриц» так звали всех фашистов в старых советских фильмах. Прислушивается. Латышев ухмыляется, также подслушивая наш разговор. Калугин снял наушники.
Гриша, никто никуда не выйдет. Это правило, которое мы не нарушаем.
В жопу правила. У меня сестра умирает. Ей нужны лекарства.
Калугин покачал головой, сжав губы, что на его мимическом языке означало категорический отказ. Латышев встал и с удивительной проворностью оказался рядомон был так близко, что я рассмотрел на его носу короткие черные волоски, лоснящиеся от жира. Его мелодичный ругательный голос напомнил мне собачий лай.
Гитлер, ты дебил?! Никто никуда не сдвинется. Если тебе надосам иди, сообщил он.
Селя, иди на хер! огрызнулся я. Я тебе и не предлагаю. Пойдут Щербинин и Сорокин.
Лицо Сильвестра свело судорогой, но его охладил взгляд Калугина. Фриц отрицательно замахал головой, а Щербинина не былодежурил в фойе у дверей. Толик повторил свою ахинею.
Мы никуда не ходим ночью. А вот утром ты сможешь обойти хоть все аптеки.
Ожидаемо, этот путь оказался ложнымя понял, что разшевелить этих конченых чертей не удастся. И я направился к Щербинину.
Я нашел Саню у темного окна, где он одновременно дежурил и наслаждался запахами кулинарных изысканий Иваныча и Марии Ивановны, тушивших собачатину неподалеку. В фойе было так темно, что я увидел только огромный силуэт и белки его глаз.
Саш, нужно найти аптеку. Танюше плохо, она не доживет до рассвета, я сразу перешел к делу.
Нужно потерпеть до утра, зевнул Саня, погладив жидкие серые волосы.
Мы не видели никаких следов, кроме собачьих, поэтому теоретически там вполне безопасно. Я буду твоим должником, я заискивающе заглядывал в то место, где были его глаза.
Щербинин ссутулился и заерзал на стуле, шурша пенопластом под задницей. Не доволен.
А что Толик?
Как обычно, я замялся, чтоб зевнуть с ним в унисон. Поверь, если бы такое было с его женой
Не, Гришбез обидно придется ждать.
Саша, я тоже пойду!
Но Щербинин уже демонстративно отвернулся к окну, давая понять, что разговор закончен.
Сука, ты тоже меня что-нибудь попросишь! не выдержал я, быстро исчезая в двери.
Я вернулся как раз к новому Таниному приступу, хотя надеялся, что мы протянем до утрадеваться было некуда. Но ее состояние не хотело стабилизироватьсяминут 15 она задыхалась, рвала и покрывалась обильным холодным потом. Она посинела и была так слаба, что даже не могла перевернуться. С большой долей вероятности новый приступ станет и последним. Латышев зло выругалсявидите ли, мы мешали ему спать. Калугин сделал вид, что ничего не видит и не слышит. Ничего, ребятки, земля круглая, у меня тоже будет шанс отплатить вам такой же монетой.
Я не хотел выходить наружу. Танюша обречена, и я давно это знал. Но должна ли она умереть сейчас? От банального сердечного приступастенокардии, или как там оно называется? То, что я чувствую, похоже на совесть. Это мой редкий гость и то, что заставляет людей делать глупости во имя каких-то странных моральных принципов. Внутреннее ощущение добра и зла. У меня мандраж, я остро чувствую свою обреченностьведь мне придется это сделать.
Танюша блюет и отключается. Лариса вскочила как ужаленная с фуфаек, на которых спала, и прокричала невнятное: «Он рядом! Суровый Боже!». Повторяется вчерашняя история. У нее бешенство матки и это уже всех достало. Даже Готлиб очнулся от своего сна и беспокойно выглядывает из клетки, нервно шлепая хвостом по прутьям. Иваныч и Галина Ивановна бросились успокаивать умалишенную. Лучшего момента не будет, поэтому я сказал Марине, что иду в сортир, и это будет серьезное длительное мероприятие. Я ей почти не соврал.
Для храбрости и чтоб заглушить глас разума, вопящий о моей невероятной глупости, я принял содержимое пузырька с эхинацеей. Хотите научиться разделять добро и злонажритесь.
На мнепочти пустой рюкзак и обычная экипировка. Вязаная черная шапка, кожаная куртка и утепленные штаны, толстый картон обмотан на предплечьях и лодыжках. В чехле на правой голенистарый Кракобой. И модные ботинки с ящерками на подошвах.
Я полностью обработал себя аэрозолем от насекомых и с печалью посмотрел на найденную дверь в кабинете трудового обучения. Железная, тяжелая, покрытая ржавчиной.
Страх никуда не делся, но пить больше нельзяя должен оставаться внимательным. У меня дурное предчувствие, но так было всегда, когда я рисковал. Обыкновенная трусость. Все будет хорошо, если я подготовлюсь, буду собран и осторожен. Так было всегда после Вспышки.
Танюшаобуза. Она раздражает и бесит. Когда-то я прятал от нее найденные сухофрукты, а однажды втихаря слопал шоколадкутам на двоих было мало. Но она моя сестра. Она не сильно близка мнено ближе никого и нет, я не завожу друзей пачками. Ладно, я сделаю это для нее. Снова. В память о маме. И это будет в последний разобещаю самому себе.