Дверь почти мгновенно распахивается, и в палату влетает парень, смахивающий на медика. Коротышка в белом халате и в голубой больничной маске. Он ругается и с силой укладывает меня на постель, придавливая грудь ладонью. Я стону от боли.
Нельзя вставать, заявляет коротышка, с брезгливостью на лице переворачивая меня набок. Для твоего же блага.
У него грубый, глухой бас, а меня всегда удивляет, зачем природа дает такие голоса недоросткам. Я кряхчу как старик, вызывающе, как петух, приподнимаю голову над грязно-белой казенной подушкой и осознаю, что одной рукой прикован к тяжелому изголовью.
Я у вас в плену? дергаю наручниками.
Вряд ли. Мы же спасли, медик замешкал с ответом. Хотя к тебе есть вопросы.
Какие еще вопросы? Вы кто такие?
Увидишь, он улыбается, что заметно по образовавшимся складкам на голубой материи. Не боись, мы работаем на правительство. А пока ты на лечении, то вдруг чего, я всегда рядом. Иван, мимоходом представился он, подтягивая латексные перчатки.
Я ничего не понимаю, в голове застучало, к горлу опять подобралась тошнота. Я больше не могу здесь лежать.
А будешь! отрезает он. Как тебя называть, вообще-то?
Гриша, отвечаю я, сомневаясь, что стоит говорить правду. Менаев, и самопроизвольно кошусь на родимое пятно, которое своей формой словно подтверждает мои слова.
Иван проследил мой взгляд и присвистнул.
Ух ты! От рождения такое? Круто!
Сам не знаю, зачем привлек внимание к моей кожной аномалии. Наверное, хотел как-то достичь его расположениямое родимое пятно обычно вызывало удивление своей невероятной схожестью с буквой «М». Я же раньше его просто ненавиделкак подростки ненавидят свои дефектыи явные, и воображаемые. Пока не понял, что некоторые виды уродства могут быть полезными. Но Ивана больше заинтересовало кое-что другое.
Слушай, с тобой пес был. Страшный как и тыон ухмыльнулся. Можно его забрать?
Я вспомнил про Цербера и на мгновение обрадовалсяон жив, и он здесь. Сейчас чудище было единственным известным мне существом в радиусе тысячи километров. Я понял, что именно Цербер спас меня от взрыва, и именно он лизал мой нос перед тем, как явился вертолет.
Так что? переспросил медик, заметив, что мои мысли устремились куда-то далеко.
Цербермой. Это мое животное.
Как скажешь, он вздохнул. Правда, он с нашим котом подрался, и Сидоров теперь требует отправить его на блокпост. И на медчасть животных не пускают ладно, отдыхай, пожелал он, быстро что-то вкалывая мне в локтевую вену, хотя я пытался ему помешать.
Иван пошел к двери, и мое затухающее сознание отметило странность его походкиа затем и то, что одна из его ног является блестящим металлическим протезом. Я погрузился в темноту, наполненную стрекотом краклов. Казалось, что эти звуки доносились из вентиляции, но этого просто не могло быть. Уверен, что худшие из кошмаров просто питались моими воспоминаниями.
****
В лучах заката поместье выглядит богатым и роскошным. За конюшней, под развесистой липой, стоит турник, и отец поднимает его, чтоб он мог ухватиться. «Тянись, говорит он мальчику, тянись, что есть мочи. Иди напролом или навсегда останешься вязким вонючим дерьмом. Шаг за шагом иди к своей цели ты либо молотлибо наковальня».
Мальчику девять. Он старается подтянуться, но тело слишком тяжелое, а железная перекладина выскальзывает из маленьких ладошек. Он срывается с турника и падает на утоптанный грунтбольно подвернув ногу. Отец не ловит егонаоборот, он снимает ремень и бьет три разапо чем попало. Мальчик закусывает губу, чтоб не заплакать, иначе будет еще хуже.
«Слабак. Ты слабак. Ты хочешь вырасти неудачником? Размазня! Я вычищу твои мозги и заставлю тебя стать лучше! Самым крепким! Самым жестким! А если ты слабакЯ ВЫБРОШУ ТЕБЯ НА ПОМОЙКУ!»
Мальчик знает, что угрозы полностью реальны. Они давно остались одни с отцом, уже прошло две зимы, как мама умерла. И отец его убьет, рано или поздно, ибо мальчик никогда не сможет подтянуться на турнике.
Его зовут Саша, но он ненавидит это имя, потому что это бабское имя, и отец так его никогда не называет. Отныне ты Андрейсказал отец, хотя это совершенно другое имя. Ну и что? ответил отец, АлександрАлекс и Андр конечно, откуда ты можешь знать? То мать тебя называла Сашулейно это бабское имя. И вообще, ты что, споришь со мной?!
Нет, конечно, он не спорит. Он давно знает, что этого нельзя делатьчтоб не было больно. Он старается избегать боли изо всех сил, но все же боль преследует его по жизни. Как тогда, так и сейчас: когда он лежит связанный на операционной кушетке, напичкан морфином, и его называют уже не Александром-Сашулей, как и давнего маминого поклонника, и даже не Андреем, а Гермесомиз-за стройного, жилистого телосложения, изворотливости, скорости и ловкости, приобретенных в противостоянии с отцом.
Он не помнит и не понимает, что именно с ним делают. Много раз в нем колупаются чужие руки, режа и пришивая, выскребая и ломая. У него плохое предчувствие или это одурманенный разум говорит, что здесь что-то нечисто? Даже если его травмы являются опасными для жизни почему он, верный агент Синдиката, связан? Почему мне ничего не объяснили?
«Никогда не сдавайся! СЛАБАК!» слышит он внутри и открывает глазаназло голосу и вопреки наркотику. Взгляд упирается во мглу, среди которой все плывет и прыгает, и его тошнит. Он рвет, захлебываясь собственными рвотными массами со сгустками запекшейся крови. Но он еще жив, и рвота дает ему знать об этом.
Появляется сухопарый старик в белом халате и с лицом садиста. Он бьет синдика и матерится. Вытирает блевотину. Надзиратель-маньяк. В ушах звенит, но Гермес различает голос громилы Зенона. «Эскул, хватит!». Голос сердитый и даже гневный. Зенон отталкивает старика, прогоняет его и склоняется над Гермесом. Глаза великана озабочены и наполнены сочувствием, а в его руках мелькает шприц. Гермес не хочет спать, но быстро погружается в темноту. И там его с нетерпением ждут видения, которые пугают еще больше, чем происходящее.
****
В этот раз пробуждение совпало с утром, а разум был менее затуманен болью и лекарствами. И я смог оглядеться получше.
Палата была более похожа на медицинский изоляторили тюремную камеру. Железная дверь, решетки на окнах, мебельспартанский минимум, да еще унитаз и рукомойник в углу.
В расстроенных чувствах я осознал, что менаевская борьба за выживание остается такой же острой, как и раньше. Покой нам только снится, как говорится. И я был скован не только решетками-замками-наручниками, но и собственной немощью. Теоретически, я мог дождаться исцеления, все разузнать и подготовитьсяно смогу ли потом устроить побег? Пока что я не понимал, где оказался, хотя я был жив, за мной присматривали и лечили. При этом опыт, интуиция и понимание законов жизни однозначно кричалиБЕГИ!
В эти грустные размышления ворвались широкие тяжелые шаги, донесшиеся из коридора. Я нехотя приостановил строительство планов и вовремядверь распахнулась, и перед моим «одинским» глазом появился мужик в военной форме: высокий, с невероятно ровной спиной, словно натянутой на позвоночник, с блестящей лысиной и римским профилем.
За ним ввалился толстяк в белом халате и со слащавой улыбкой, которая, судя по морщинам в носогубной области, никогда не исчезала. И еще два воякижилистый аристократ с капитанскими погонами и юный викинг с лейтенантскими. У них были такие лица, словно они поели горькой редькилишь потом я понял, что они испытывали ко мне глубочайшее отвращение.
Рассказывай, Свинкинкак он, очухался? спросил лысый с полковничьими знаками отличия, но не у меня, а у Ивана, вошедшего в палату последним. Без маски с ним можно, вообще?
Иван, который оказывается Свинкин, пожал плечами:
Фуремии у него нет, однозначно. А так я бы не рисковалу выродков может быть куча разной заразы, пошутил он басом, к которому я, наверное, никогда не привыкну, и я заметил, что недомерок единственный из всех остается в маске.
Его зовут Гриша. СобакаЦербер. Больше ни о чем не говорили, продолжил он отчитываться.
Полковник кивнул и рукой показал Ивану на выходмол, иди. Что тот и сделал.
Яполковник Горин, полномочный руководитель Горнореченской карантинной зоны. Капитан Шпигин, лейтенант Сидоров а этодоктор Ливанов, начальник моего медицинского кластера, представил свою команду брюсвиллис.