Горин волновался больше, чем в лесу, беспрестанно растирая пальцы. Вертолет посадили посреди улицы и, несмотря на выстроенную фалангу пехотинцев, чувства безопасности у него не было. Это усугублялось и найденными останками Мчатряна. Сомневаться не приходилосьподтаявшая грязь была забрызгана кровью, рядом валялась трахея, армейская форма превратилась в клочья, а в куче всего, что не было съедено тварью, были обнаружены жетон майора и армейские часы. Перед пожарищем остались следы: босые, похожие на человеческие, но с более широкими ступнями и длинными пальцамиследы морфов. И рядомчеловеческие в обуви. И даже следы животного: одичавшей собаки или волка.
Я больше не пробуду здесь и пяти минут, сообщил полковник жене. Мы не сможем войти в эти здания и осмотреть их. Мы не можем потушить огонь. Мы не пожарные.
Крылова рассеянно кивнуласейчас ее мысли были далеко. Артур погиб. Ковчега не было. Да, Илья прав, сейчас они не попадут в дом хотя там могут быть зацепки.
Я прилечу сюда завтра, она исподлобья посмотрела на мужа. Я не могу сдаться.
Горин промолчал, с отвращением поглядывая, как Сидоров сгребает останки майора в большой пластиковый пакет. Затем он заорал:
Пацаны, возвращаемся! Держим строй! Ерёмин Олег, ТВОЮ МАТЬ, чему тебя учили!? Дурь должна быть там, где она должна бытьа не там, где она есть!
Лена по дороге к вертолету замерла, увидев в грязи знакомый узор. След. Ботинки с саламандрой на подошве.
Это меняло все. Если кто-то помог Мчатряну умереть, значит, кто-то заполучил Ковчег. Она почувствовала, как пульсирует вена на лбу.
****
Я снова пытался открыть кейс. Безуспешно. Это неумолимо приближало мои расшатанные нервы к варварскому вскрытиюкоторого, в то же время, я опасался. Я не мог позволить себе шуметь.
Это проблема. Если я не смогу достать содержимое дипломата и положить в рюкзак, то придется идти с нима это как будто ехать по средневековому Мурому на бугатти с мигалками. Ярко-красный кейс вызовет много вопросов. А учитывая, что «артефактом» интересуются монахи с бронебойными пулеметамито мне грозила постоянная опасность, пока дипломат будет у меня.
Размышляя над решением дилеммы, я снова отвлекся на фотографию с блондинкой. Хороша ведь, чертовка! В голову пришли слова и рифмы. Я достал из рюкзака тетрадь с ручкой, и записал то, что получилось: коряво, конечно, но для этого уродливого мира даже такие строкиляпота
Что за вечер? Ночь безумна
Вдруг! Смотрю в твои глаза.
Я в тебя влюблен по уши,
Мое сердцетвой вокзал
Знаете, с детства мне хотелось писать. Самовыражаться, что ли. Наверное, это рвалось наружу наследственное, полученное в генах от отца-журналиста. И сначала родители умилялись моим опусам, хотя, естественно, в них не было ничего выдающегося. А спустя время, после того, как отца вышвырнули из редакции, а он вконец спился, я получил от него удар в спину. Он стал насмехаться над моими сочинениями, видимо, таким образом компенсируя горечь своих неудач, и самоутверждаясь за счет малолетнего сыночка. Конечно, это ведь он великий писакане я.
Семейным мемом стала строка из моего стихотворения, изначально не имевшая смысловой нагрузки. Когда хотелось поржать, батя произносил нараспев: «На Марсе снова дождь со снегом». В каких-то необъяснимых ситуациях констатировал«На Марсе сновадождь со снегом!». Или задавал риторический вопрос. Короче, понятно для красного словца не пожалею и отцас точностью наоборот.
Я прекратил позориться и писать, но лишь на время. Немного спустя пробил час подростковых влюбленностей, и я вернулся к рифмоплетству. А написанное скрупулезно прятал. Пока черт не дернул прочесть пару стихов Веронике. И она восхитилась (на самом деле, кажется, дело было не в качестве произведений, а в том, что они были посвящены ей). Впоследствии эта глупость привела меня к самому большому поражению. Ника сперла мою писанину для Тимура Алиева, и я стал посмешищем для всего универа. Все попытки вернуть тетрадь провалились, и только через год, когда началась Вспышка, стихи исчезли вместе со всеми свидетелями моего унижения. Кроме Танюши, конечно.
Это стало для меня своеобразной прививкойи от стихов, и от чрезмерного доверия к людям. Никогда! Вы слышите, никогда! не открывайте ваших тайн кому-либо. Будьте счастливы в одиночествеведь ваш лучший друг, это вы сам. А иначе рискуете самолично вскормить тот скромный ручей неприятностей и бед, свойственный каждому, и тогда он взрастет, как горный поток. И сметет остатки вашей жизни, вашего достоинства, и вашей психики, в конце концов.
За пять лет я не написал ни строчки. И лишь полтора года назад все-таки вернулся к поэзии. Видимо, не смог без этогодуша требовала. Правда, теперь я писал пошлости и прятал новую тетрадку в заначке между слоями материи в рюкзаке.
Еще одна моя ценностьтуристический каталог Ялты. В нем много красоток, но сегодня они не могут меня заинтересовать. Я возвращаю на стол блондинку и так долго смотрю на нее, что дыхание становится прерывистым и шумным. Я не могу сдержаться, да и зачем? У меня появляется чувство, что я ее люблю. Я хочу найти ее. Заполучить любой ценойкак я делаю, когда что-то нужно. Я роняю фонарьчто со мной? Неужели я пьян?
В замешательстве я поднимаю фонарь, проверяю его на повреждения, и ругаю себя за неаккуратность. Фонарь важен и нужен. Я немного сержусь на невероятную блондинку, но не позволяю себе смять фотографиюбережно помещаю ее в прозрачный пакетик, вкладываю в тетрадь и прячу в тайник.
Я знаю, что делатьдипломат покамест спрячу, а когда получится, вернусь за ним. В поиске подходящего места спускаюсь в подвал и прячу свое сокровище в электротехническом шкафу, который оригинально помечаюрисую на дверце большой половой орган.
****
Гриша Менаев дал ему имяОхотникно сам он об этом не знал. Ему, в принципе, было на это наплевать, его интересы ограничивались поиском того, чем бы он смог утолить свой вечный голод. Вот и сейчас, он вдохнул сырой воздух и от возбуждения застрекотал, едва слышно, словно сломанная розетка. Горячая плоть рядом. Запах жертвы смешался с запахами земли и мокрого железа. След вел к запертой железной двери. Нужно найти другой вход. На четвереньках он пролез вдоль стенысквозь узкий просвет в колючем кустарнике. Еще малость и влево окошко: раньше в нем были толстые стеклоблоки, но сейчас здесь сияла дыра, окаймленная торчащими остатками стекла.
Охотник просунулся в окно. Осколки впились в обнаженное тело, когда он сделал рывок и попал внутрь. В ноги вонзилось битое стекло. Плечи, спина и живот покрылись густыми багровыми каплями, смешанными с потными мускусными выделениями. Но Охотник не издал ни звукаон почти не чувствовал царапин. Спустя немного от них не останется и следа.
Длинный мясистый язык слизал с плеча кровьне то но скоро он получит именно то, что нужно.
Один за другим в окно протиснулись еще трое голодных сородичей и спустились на пол, хрустя все тем же битым стеклом. Заброшенное помещение наполнилось лунным светом и сутулыми долговязыми тенями.
Едоки двигались так тихо, что в произведенном ими электрическом потрескивании можно было расслышать звуки падающих капель крови.
Сразу же за дверцей на свистящих петлях располагалось обширное подземелье, в котором запах еды стал настолько явственным, что запросто завладел обонянием, не позволяя отвлечься ни на секунду. ТУК-ТУК-ТУК так здесь совсем недавно пульсировало человеческое сердце.
Взгляд Охотника упал на особь рядомона также возбудилась от близости пищи, ее выпуклая грудь тяжело вздымалась, а облысевшая голова блестела от обильно выступившего пота. Он провел рукой по ее животускоро он накормит и ее, и всех остальных.
Аромат мяса сочился дымкой, указывая наверх, к лестнице, упирающейся в крепкую дверь с запахом ржавчины. Охотник черкнул по жестяному листу когтем, тихо стрекоча в унисон скрежету.
Голодный со шрамом, покрывающим всю голову, изо всех сил бросился на дверь, откатившись после удара. Затем дверь атаковали остальные их натиск был подобен волнам цунами. Стрекотня стала раздраженней и громче, наполняя этажи и коридоры, как будто школу заполонила саранча или снова появилось электричество