Быстрее, громко шептал один, невольно привлекая к себе внимание.
Чего шипишь? Говори нормально, все равно никто не понимает.
Давай уже, что ли. Открыл?
Оп-ля. Воришки. Да еще, как говорится, носители родного языка. Опять здесь, в Париже. Мир тесен.
Запрыгнув обратно в корабль, я потянулся к маскам. Никто не понимает, говорите?
Челеста с лету поняла намерение и даже опередила меня, теперь на ее мордашке скалились черно-белыми клавишами две октавы зубов светившегося в темноте черепа. Если вспомнить, что ниже располагалось алое зарево, до середины бедер облегавшее каждую выпуклость фигуры как упаковочная пленка сыр в магазине, то видончик получился аховый. Страшный и сексуальный. А поскольку отсутствие белья под натянутой материей тоже не давало расслабиться, тострашно сексуальный.
Ва бэ?*
*(Пойдет?)
Си, как заправский мачо-итальяно кивнул я. Вабэ. Ты просто прелесть. В этом виде.
Мое лицо прикрыла уже привычная рожа тролля, и мы вышли на тропу войны. В качестве томагавка у нашего маленького воинства имелся карабин, имитирующий знаменитого «Калашникова». Выглядело это зловеще. И просто дико. В недавнем прошлом слова «Париж», «тролль» и «Калашников» для моего мозга в одну картинку не сочетались.
Здравствуйте, господа. Я создал видимую щель в воздухе над головами жуликов. Как вам живется в славном граде Париже? Не дует?
Узрев наши морды в дыре пространственного континуума, две физиономии настолько быстро исчезли в разных сторонах, что подумалось о наличии у них еще более крутого телепортатора.
Жаль, уныло бросил я вдогонку. А так хотелось пообщаться с соотечественниками. Вы российские или советские?
Уже след простыл. Нет так нет. Я снял маску и обиженно насупился.
Ну вот, даже не поговорили. Абыдна, да-а.
Челеста хохотала до слез, пытаясь воспроизвести мою речь при взгляде со стороны, вновь и вновь в лицах повторяя идиотский спектакль:
Ню вьот. Дазе не говополили Адын дада-а!..
Я показал язык. Это рассмешило ее еще больше.
Тогда корабль заложил крутой вираж, и вот среди ночи одни на ветру под звездами мы высадились на верхней площадке Эйфелевой башни. Испуганно прижимаясь к центральной конструкции, Челеста боялась подойти к опоясанному сеткой бортику.
Ну, давай же. Я потянул ее насильно. По сравнению с прочим это детская забава.
Девушка сдвинулась с места. Шажок. Полный жути взгляд далеко вниз. Еще шажок. Затем Челесту вдруг сорвало с места, в один прыжок она миновала оставшееся расстояние и прильнула ко мне всем телом. Светящиеся благодарностью глаза поднялись, и
Грациэ пер тутто.*
*(Спасибо за все)
После этого шепота меня выбросило из реальности. Губы не просто слились, они сплавились. Завязалась битва-беседа, где с оружием в руках стараешься донести до собеседника свою правду, которая не всегда правда, где приглашаешь в мир своих чувств и одновременно попадаешь в ураган встречных. Из меня прямой наводкой била тоска, и глушил динамит одиночества. Ожидание любви, которое подспудно продолжало жечь подкорку, и вечный поиск понимающей души дрались за первенство со всколыхнувшимся вожделением, что старалось затащить в рисуемый сад наслаждений любого, кто окажется рядом. И одновременно затягивала внутрь пустота, живущая в сердце.
И это только половина событий. В ответ меня облучали радиацией нежности, жег чувства огнемет наивности и бескорыстия, за которым следовало виновато-покорное отступление, но тут выплескивалась шрапнель любопытства, щедрости и усердия. Затем топил вал страсти, и уже вперемешку лились жадная женственность, мягкая мечтательность, отважная отзывчивость, деликатная дерзость, боязливое безрассудство, застенчивая заботливость, очаровательная откровенность, конфузливая кротость, душевная доверчивость и провокационная проказливость
Можно ли устать от поцелуя, в котором одна секунда не похожа на другую? Нет, но его нужно прекращать, пока белое не стало черным, иначе красота станет тенью. Хорошего помаленьку, говорил дед, а он прожил такую жизнь, что ему нельзя не верить.
Насчет пертутто не знаю, слово некрасивое, а за грацию в очередной раз спасибо, выдал я ответный комплимент, едва губы освободились.
Пока сердца успокаивались, наши руки продолжали стискивать друг друга. Шумел ветер, скрипело вековое железо, внизу горели огни Парижа. Мы были одни, были нигде и везде, всеми и никем. Невероятные ощущения. Вот как надо чувствовать этот город, тогдада, после такого можно и умереть.
Два невидимых миру силуэта долго стояли в обнимку, глядя вдаль. Однако, пора. Чудеса случаются, но они не длятся вечно.
Основательно подмерзшие, мы вернулись к кораблю. При запрыгивании случилось давно ожидаемое: я уже был внутри и тянул руку помощи, когда в момент приседания перед отталкиванием алая ткань на Челесте с треском разошлась по заднему шву. Девушка ойкнула, ноги вместо толчка вновь выпрямились, руки прижали возвращенные на место половинки, которые теперь никак не сходились. Когда гибли Помпеи, у жителей в глазах, должно быть, стоял такой же ужас.
Горе ты мое луковое.
Как же хотелось рассмеяться. Зубы до крови впились в язык, чтоб погасить другие эмоции. Если позволю хоть улыбочку, меня не простят до гробовой доски. Смеяться и шутить над женской внешностью запрещено закономзаконом выживания человечества, и кто хочет продолжить род, обязан высечь это в мозгу крупными буквами.
Гул приземления, вызванный моими ступнями, вновь охватил пустую площадку башни. Челеста превратилась в компас: я был севером, куда указывает красное, а белое быстро пряталось, стоило ноге шагнуть вбок.
Стоять, не двигаться!
Вряд ли сработали слова, скореетон. Нервная фигурка застыла передо мной. Я развернулся, подставив горемыке пригнутый загривок:
Запрыгивай.
Теперь сработала смекалка. Шею обвило, спину придавило, талию оплели ноги. Тонкие гладкие бедра доверились подхватившим ладоням, и пружинящий полет над бездной по ощущениям сравнился с экстазом героев «Титаника», раскинувших руки над волнами.
В корабле Челеста сразу понеслась переодеваться, движения напоминали испуганного краба, лицо виновато улыбалось. А в глазах стояли слезы. Наверное, раньше у нее никогда не было такого платья.
Поскольку девушка отсутствовала, я без помех скинул лишнее и, вымотанный впечатлениями, рухнул на кровать.
Челеста объявилась в купленных бюстике и трусиках, неожиданно придавших слову «будуар» больше правдоподобия. По ее просьбе я вновь открыл кладовку. Почти плача, девушка сшивала красную материю черными ниткамине имелось. Излеченное от смертельной раны платье осталось инвалидом, получив сзади выпирающий шовчик, а ширину в бедрах уменьшив еще на сантиметр. Но оно осталось платьем. С нескольких метров ничего не заметно. Челеста дважды бегала в кабинку, демонстрируя результаты. Я похвалил, чтобы история не затянулась до утра:
Вабэ. Окей. Я не сделал бы лучше.
Как же приятно не лукавить.
Бедовая тряпочка отправилась почивать на полку, Челеста вновь облачилась в кружевной комплект с оборочками. Пришлось еще раз похвалить:
Чудесно. Ощущаю себя олигархом, потому что таких девушек видел только на картинкахв качестве эскорт-моделей из агентства «только для миллиардеров». С такой сопровождающей готов отправиться на любой прием, буду чувствовать там себя королем.
Доброе слово и кошке приятно, гласит народная мудрость. Челеста просияла, а поняв, что мне действительно нравится ее вид, даже покрутилась на месте с последующим поклоном. Затем последовал ступор в пару секунд, после чего постель рядом со мной прогнулась, и в ухе прощекотало:
Квесто джорно е мельо далла миа вита.*
*(Это был лучший день моей жизни)
Я хотел что-то сказать, уже открылся рот но слова застряли.
Девушка спала. Она отрубилась вмиг, словно перегорела. Только равномерный посвист раздавался из маленького прямого носика. У кого-то избыток впечатлений вызывает бессонницу, а моя напарница обладала чудесным противоположным даром.
Погладив ее по коленке, я уставился в потолок. «Феличита Э тенерти пер мано, фаре лонтано Феличита»*затренькало в голове слащавыми голосами итальянских исполнителей. Неужели я схожу с ума?