Деревья были теперь подобраны самым тщательным образом и только такие, которые были приучены к суровым подмосковным условиям. А несколько особо нежных деревьев (те же абрикосы, например) генерал на зиму укутывал в специально подготовленные тканевые мешки, привязывая ветви к столбу, создавая что-то наподобие небольших теплиц с расчетом на одно единственное дерево. Любивший во всем порядок, отставной генерал деревья высадил в шахматном порядке: деревья с красными плодами чередовались с теми, чьи плоды были желтыми (или зелеными), такой порядок яблонь давал возможность солнцу как можно лучше освещать крону каждого дерева, а на удобства обслуживания генералу было как раз наплевать: он все равно не собирался использовать в саду технику. При этом каждый квадрат имел свой срок созревания: возле самого дома располагались ранние яблоки, осенниечуть дальше, а вся левая сторона сада была отведена под зимние сорта. Двадцать яблонь, пять груш, две сливы и три абрикосывот основа его садоводческого царства. И на что одинокому старику такое количество деревьев? А дети, точнее, внуки?
Что может быть лучше, чем время, когда старика навещают внуки? Детский гам сразу же нарушал статичную размеренность дачного существования. Все мешалось в Переделкине. Внуки перестраивали жизнь отставника на свой лад. И Константин Львович спокойно смирялся с этим фактом: он принимал эти периодические перестройки как должное и давал возможность внукам «отрываться» на его даче по полной программе.
А потом они разъезжались домой, груженые плодами дедовского сада. Теперь Константин Львович ждал, когда появятся правнуки и их начнут мамаши вывозить на дедовскую дачу подышать свежим воздухом.
А воздух на генеральской даче действительно был замечательным. Дача располагалась в живописном лесном массиве, на самой окраине райцентра, там, где частные дома, сделанные из крепкой доски, создавали впечатление настоящего дачного массива. Тут почти не было машин, и люди передвигались пешком до конечной остановки городской маршрутки. Воздух же был настолько чистым, почти пьянящим, что даже дым сигареты казался в этом месте чем-то диким и ненужным. Тут были только запахи леса и ранней весны, запахи талого снега, запахи пробуждающейся жизни. Константин Львович любил это место, любил эти запахи, любил тот незримый уют, который создает окружение лесом его дачного участка. Вроде бы ты в уютном доме, но в тоже времяи в лесу. И, кроме экологического уюта, опять-таки, солидный плюс к безопасности.
Так что лучших условий для отдыха быстро растущему поколению придумать было невозможно. На самой даче Константин Львович кроме русской бани сумел обеспечить себя еще и всеми городскими удобствами: компрессорная станция исправна качала воду из колодца, был подведен газ, так что на даче можно было бы и зимовать. Но зиму Константин Львович проводил все-таки в столице. Зимой обострялись все его болячки, поэтому разумно было находиться под присмотром квалифицированных московских специалистов. А вот в самом Егорьевске генерал пользовался услугами обычного участкового врача, благо, на их улице был довольно толковый молодой доктор, общение с которым вызывало у Переделкина только приятные эмоции. Какая, в сущности, разница, кто тебя лечит: титулованный специалист или молодой доктор? Был бы человеком разумным, желательно, еще и толковым. А молодой егорьевский доктор как раз к таким разумахам и относился.
Да, Константин Львович уже не был таким, как раньше. Стал сдавать за последние три года. Стало шалить сердечко, все чаще появлялась одышка. Он уже не мог совершать таких же трудовых подвигов и таскать тяжелые ящики с урожаем, купил специально легкие пластиковые ящики, небольшого объема. Но именно такая тара позволяла ему обходиться пока что по саду без посторонней помощи.
Гостей на даче Константин Львович не принимал: только родственники приезжали, да из соседей заходили несколько человек, которые не раздражали отставного генерала. С годами он стал больше брюзжать и оказался совершенно нетерпимым к чужому мнению, воспринимая только свою точку зрения на мир. И с этой точки зрения его дача была его крепостью.
Вот и сейчас он вышел в сад. Не смотря на острые запахи весеннего утра, весна еще не вошла во все свои права. Еще не начали бродить соки по стволам рассаженных в шахматном порядке деревьев. Такой расклад делал ад еще и импровизированной изгородью, естественным образом защищающим дом и сад от нескромных взглядов случайных прохожих. Это ощущение свободы и одиночества, открытого пространства и отгороженности было тем самым комфортным состоянием, в котором отставному генералу жилось и думалось как можно более комфортно. И из его груди непроизвольно вырвалось:
Господи! Как же хорошо тут мне дышится!
Глава восьмаяЕгорьевские разборки
Егорьевск. Переулок Чкалова, 23. Дача генерала Переделкина. 01 апреля 2010 года.
Утро начиналось как обычно: чай, булочка, сигара, обычные домашние хлопоты, а вот потом в размеренном графике генерала наметился первый сбой: к нему пожаловал гость. К Константину Львовичу пришел его старый егорьевский знакомыймайор ВВС отставке Петр Николаевич Порощиков. Петр Николаевич был пожилым, грузным и больным человеком. Даже вечный огонь страсти к жизни, обычно горевший в его карих глазах куда-то исчез, а глаза как-то незаметно поблекли, стали какого-то серовато-молочного цвета. На его длинном лице появились грустные вертикальные морщины, а худоба лица стала резко контрастировать с общей одутловатостью и грузной массивностью обширного тела. Он с трудом протиснулся на крыльцо, а вот в сам дом не входилпредпочитал ждать, когда хозяин выйдет и поприветствует его лично.
Надо сказать, что гость оторвал Переделкина от очень важной работы: тот солил рыбу. Константин Львович солил только морскую рыбу, накануне он побывал в московском гипермаркете и привез оттуда симпатичный кусок семги и мороженную мойву. С семгой все уже было ясно: она лежала на противне, посыпанная крупной солью и замотанная в фольгу, а вот с мойвой генерал только-только начал игратьсямыл рыбу, отбрасывал некрасивую мелкую котам, то есть кошке Устинье, которая была у него на хозяйстве и занималась важнейшим деломотловом мышей. А вот прошедшая фейс-контроль рыбка шла уже на засолкусмесь соли с сахаром уже ждала готовую рыбную массу.
Отставник любил приходы Петра Николаевича хотя бы за то, что этот человек и в свои семьдесят с крючком лет сохранил какую-то детскую наивность и способность удивляться самым обычным вещам, свойство души, которые стареющий генерал утратил добрых два десятка лет назад. Иногда Порощиков казался Константину Львовичу просто нестареющим ребенком, который может еще и покапризничать, да и сказать что-то обидное в сердцах. Конечно, генерал на майора не был в обиде: оба в отставке, оба на заслуженном пенсионе, что тут обижаться, если тебе и скажут пару неприятных слов по-стариковски.
Чего стоишь-то на пороге, как невеста засватанная? поприветствовал, выходя на порог, старик Переделкин гостя. Получилось не слишком вежливо, но в стиль их стариковских отношений укладывалось вполне. Заходи в дом, я тут как раз заканчиваю рыбку солить. Заскакивай завтра, пробы снимать.
Может, тут, на уличке, поговорим? Что-то мне седня тяжко дышится.
Ну, добро, располагайся в беседке, я скоренько закончу и пожалую.
Последнее слово «пожалую» генерал употребил нарочно, чтобы подразнить гостя. Обычно Порощиков на фразу с этим словом хорохорился, затем становился на дыбки, словно боевой жеребец, в переносном смысле этого слова. Он тут же упрекал отставного генерала в барстве, объяснял роль офицерства в современной России, долго, на примерах, доказывал, что именно барство господ офицеров погубило Россию во время растреклятой революции. Переделкин немного возражал, потом признавал правоту собеседника, а потом уже шли стариковские споры, беседы, разговоры «за жизнь» без которых нельзя представить себе русского человека.
Но на этот раз отставной майор никак абсолютно не отреагировал на колкость генерала в отставке. Из чего следовало, что его гложут какие-то серьезные заботы, и пришел он к Переделкину не «про жисть» поболтать, а по делу поговорить. И разговор будет очень непростым. А по сему требовалось соление рыбы прекратить: все равно ничего толком не выйдет, если вместо рыбы он будет думать о том, с чем это его гость сегодня заявился в его Пенаты. Константин Львович аккуратно отмыл руки от рыбы и от соли, поставил на плиту видавший виды чайник со свистом, поболтал жестяной банкой, судя по звуку, заваривать еще было чего, после этого вышел к гостю с потрепанным подносом, на котором вольготно расположились две солидные чашки с яркой поповской росписью. Эти чашки генерал жаловал больше других.