И пошла она споро, быстро.
Только копыта зацокали по мостовой. Город проплывал мимо, умытый, ясный, и в очах витрин Василиса видела свое отражение. Видела и не узнавала.
Она ли это?
Похожа и не похожа. Она не стала краше, вот ни на капелюшечку, однако отчего-то собственное отражение притягивало взгляд и и смешно, и неудобно, и тянет смотреть еще и еще.
- Но все же вашей сестре я весточку пошлю, - сказал Демьян, нарушив молчание.Думается, они на вилле задержатся. Просто, чтоб не ждали.
- Спасибо.
Стало совестно, что сама-то Василиса о том не подумала. И что, наверное, Марья права, когда называет ее безголовою и безответственной.
Так и есть.
Безголовая.
И безответственная тоже. Но воздух еще хранил аромат весеннего дождя, и голову кружил куда сильнее того ресторанного шампанского, которое так и осталось не выпитым. А еще хотелось говорить. Сразу и обо всем.
- Вы не думайте, Марья она хорошая, просто такая, какая есть. Так уж получилось, - витрины закончились, и дорога стала шире и ровнее. Вместо горбатых камней появился грязноватый после дождя, но крепкий еще тракт, и теперь копыта лошаденки месили грязь.Моя бабушка очень беспокоилась, что род прервется. И теперь, сколь понимаю, не зря. Наверное, это тоже связано с проклятьем.
А Демьянназывать его по отчеству вот совершенно не хотелосьглядел на Василису внимательно, ожидая продолжения рассказа.
- Правда, странно, что она ни к кому не обратилась. Мне бы, конечно, не сказала, но от Марьи не стала бы скрывать. Наверное. Я уже ни в чем не уверена. Мою матушку сосватали, когда ей исполнилось пятнадцать, а повенчали вовсе в шестнадцать. Отец был двумя годами старше. Все решала бабушка. Всегда и все решала лишь она.
Сухое жесткое лицо, которое даже теперь казалось Василисе злым. Равнодушный взгляд. И сами глаза, запавшие, будто потерявшиеся в резьбе морщин.
Права Марья, бабушка не должна была быть столь старой.
И не потому ли пряталась от света, что боялась? Что света, что своей этой ранней старости? Мысль была столь удивительна, что Василиса как-то быстро и охотно согласилась с нею.
- Она желала наследника, а появилась Марья. Случается. Но главное, что семейный венец вспыхнул всеми камнями так матушка мне сказала. А значит, что силу родовую Марья получила в полной мере.
- Огонь?
- Он самый. Такое редко бывает, я теперь знаю. Считается ведь, что женское тело чересчур слабо, чтобы удержать пламя. Но Марья справилась.
Правда, о цене, которую она заплатила, лучше не спрашивать. Да и спросине расскажет. Кое-что Василиса и сама понимала, теперь, уже ставши взрослой, а тогда ее пугала Марьина холодность, равно как и ее совершенство.
- Потом, годом позже, хотя целители уговаривали матушку погодить, однако то ли она и вправду отца так любила, то ли желала исполнить свой долг, но она родила Настасью. И роды дались тяжело. Матушка несколько дней провела между жизнью и смертью.
И, пожалуй, бабушка не отказалась бы, если бы судьба сделала иной выбор. Ведь целители строго-настрого запретили княжне Радковской-Кевич беременеть в ближайшие несколько лет. И запрет был столь категоричен, что даже бабушка отступилась.
- Настасья она тоже особенная, только иначе. И дар семейный получила, хотя не такой, как у Марьи, но все же а еще она очень умная. Учили их вдвоем, но Марья всегда-то за практику радела, а вот Настасья когда стало понятно, что она превзошла своего наставника, и тот попросту признал, что не способен более дать ничего-то нового, разразился скандал.
- Отчего?
- Не знаю. Это все как будто не со мной, что ли? Я что-то помню, но больше слышала. Я ведь совсем маленькая была и детскую покидала редко. Потом и вовсе сюда отослали здоровье поправлять. Но и к лучшему, здесь мне нравилось куда больше, - Василиса улыбнулась.Так вот, бабушка была старых порядков и она полагала, что излишне ученую девицу сложно будет выдать замуж. Она запретила Настасье поступать в университет. Но та нашла способ. Сперва списалась с кем-то и не без Марьиной помощи. Марья вроде бы как отправляла письма подругам в Петербург, а там уж передавали тому человеку, который учил Настасью. А как бабушки не стало
Василиса обняла себя.
Нет, она не ощутила горя, которое должна была бы ощутить, ведь все-таки родная кровь. И за собственное безразличие стало самую малость стыдно. Но стыд давно уж отгорел.
- Дело не в том просто Настасья была чудесным ребенком. Ее все любили. Яркая и ласковая. Светлая. Настоящее солнце а потом появилась я.
- Снова не наследник?Демьян посмотрел так, будто показывая, что все-то понимает.
И разочарование отца, который надеялся-таки исполнить долг.
И страх матушки, ибо третьи роды окончательно подорвали ее здоровье. И гнев старой княгини, о котором Василиса лишь догадывается, но, зная бабушку, можно быть уверенным: она сочла подобный казус личным оскорблением.
существуй возможность развода, она бы его добилась, невзирая на скандал.
- Не наследник, - сказала она, и когда Демьян коснулся руки, благодарно сжала его пальцы.Более того я была не похожа на остальных. Вы же видите.
Видит.
И все-то видели.
И даже потом, позже, когда Василиса стала старше, она слышала, как шепчется прислуга, особенно если новая. И удивляется этакой странности, и за удивлением этим самой-то Василисе слышится эхо сомнений в ее, Василисы, законности появления на свет.
- Я была темной и некрасивой. И часто болела. То есть, не сказать, чтобы серьезно. Пожалуй, если бы я болела серьезно, то, возможно, все было бы иначе
и тогда рядом с Василисой была бы матушка или отец, а не бесконечная череда нянек, лиц которых память не сохранила.
- Но бесконечные простуды и сопли сколько себя помню, я мучилась этими вот соплями, с которыми ни один целитель не способен был сладить. Думаю, из-за них мне и позволили уехать в Крым. А главное, кому может нравиться сопливый ребенок? Я поздно заговорила. И долго не могла научиться читать. И все-то учителя сравнивали меня с сестрами
и приходили к выводу, что Василиса, конечно, хорошая и добрая девочка, вот только на редкость неудачненькая.
Случается.
- Мне было двенадцать, когда появился Александр. Все говорили, что это чудо господне, не иначе, что матушка вымолила его, а если бы нет помню, тогда мы жили отдельно. Отец вовремя понял, что матушка не сможет поладить с княгиней вообще с нею только Марья и могла хоть как-то. Не знаю, о чем он говорил, но бабушка уехала в Петербург. В Ахтиаре у нее тоже имелся особняк, и когда появлялась, к счастью редко, мы обязаны были нанести визит. Хотя не понимаю, зачем? Матушка ненавидела эти дни. И я тоже. Я ее боялась. А она меня не замечала. Совершенно.
- Родня отца отказалась от него, когда он женился на моей матери, - сказал Демьян.И не только на словах. Его лишили родового имени и права наследования. Матушка была из простых, мещанка, дочь провинциального батюшки.
- А отец?
- Даже и не знаю. Он не любил вспоминать, говорил, что однажды уже сделал выбор и ничуть о нем не сожалеет.
- А вы не пытались узнать?
- Нет. Одно время была мысль, но потом я подумал, а что изменится, если я узнаю? Те, другие люди, определенно не желали иметь ничего общего с нами. А стало быть, имею ли я право тревожить их покой? Скорее всего, они бы решили, что мне что-то нужно и отнюдь не просто знакомство, да и отец был гордым человеком.
И не только он.
Но этого Василиса не сказала.
- Мой брат оказался именно таким наследником, которого бабушка ждала. И она его забрала. Покинула Петербург. Поселилась в Ахтиаре.
- Как?
- Обыкновенно. Матушка после родов была слаба. Она очень долго и тяжело болела. Помню, она-то и нас принимала, лежа в постели. И редко. Ее нельзя было утомлять. И огорчать. И нас тогда вновь сослали к тетушке. Я была счастлива. Я бы вовсе отсюда не уезжала. Настасье было все одно, она училась и переписывалась. А Марья она-то всю жизнь прожила с пониманием, что станет наследницей, что ей-то выпадет честь продолжить род, позаботиться о нем. Ее учили многому. А потом появился Александр, и стало понятно, что все это больше не имеет значения.
Об этом сложно рассказывать, да и, верно, нужды-то нет, разве могут быть интересны постороннему человеку беды чужой семьи.