Вы стали собой, верно? Простите, что не выполнил Вашу просьбу - сейчас Вы наверняка знаете, почему я так поступил».
- Спасибо, - сказала я хозяйке.
И мы ушли. И оказались на улице. Почему-то мне чудилось, что если смотреть в небо - вечернее, с золотистой кромкой низких облаков на западе, - то лучше виден просвет, та, как он говорил, двумерная граница, отделяющая миры друг от друга, но и соединяющая тоже.
У меня была плохая память на лица, а незнакомые имена я запоминала еще хуже. Сейчас это не так, потому что память свою я тренировал с детства, будучи уверенным, что непременно стану программистом, и твои воспоминания были для меня открыты, но черпал я из них мелкими горстями, не зная, как это повлияет на нас… на наше… в общем, на то, что составляло нашу единую душу, как бы ни относиться к этому слишком общему и расплывчатому понятию.
Я встретила его по дороге на работу, на перекрестке, откуда одна улица вела к блошиному рынку, а другая - через сквер с голубями - к библиотеке, в которой мне с некоторых пор стало неуютно, потому что я слышала, даже если не хотела того, женские пересуды по поводу нашей с тобой странной для многих жизни: молодая пара, а ни с кем не общаются, никуда не ходят, какие-то они, эти двое, сами в себя погруженные, оба не от мира сего, ну, Юлька всегда была такой, и мужа себе под стать выбрала, наверняка дома они друг с другом ругаются и швыряются тарелками: если на людях все прекрасно, то в тихом омуте… Чушь все это, конечно, но ощущать краем сознания глупые разговоры мне было неприятно, и тут я тебе ничем не мог помочь, предложил как-то уволиться и поискать другую работу, но я не согласилась - в библиотеке мне, по крайней мере, все было знакомо, а на другом месте…
Он стоял у кромки тротуара и ждал, когда появится зеленый, я подошла и встала рядом, мне не было до него дела, я не смотрела в его сторону и потому вздрогнула, когда он неожиданно обернулся и сказал:
- Простите, пожалуйста, вы - Юлия?
Я не знала этого человека - точно, я мог это подтвердить, в твоей памяти, которой ты просто не умела пользоваться, это лицо отсутствовало, как и имя, которое он назвал:
- Игорь Гольцев. Мы со Станиславом Никоновичем работали вместе лет восемь… почти девять. Его назначили старшим научным, а я только пришел после университета.
Он говорил быстро и много - не был уверен, что я захочу его слушать. Зажегся зеленый, и мы оба поспешили на противоположную сторону, где должны были разойтись: мне в библиотеку прямо через сквер, ему в свой институт - налево.
- Вы разве меня знаете? - спросила я.
- Я давно вас знаю, - Игорь улыбнулся, и мне сразу стало с ним очень легко разговаривать, я не смогу объяснить словами, но мне показалось… - То есть я вас видел. На фотографии. Ваша фотография стояла у Стана на столе. Теперь это мой стол, но я все никак не решусь ее убрать. Мне кажется, что если я уберу вашу фотографию, то Станислав Никонович окончательно уйдет из этого мира, вы понимаете, что я хочу сказать?
- Нет, - покачала я головой, хотя все уже поняла и внутренне сжалась, ожидая его следующих слов.
- Но вы же знали, наверное… Это невозможно было не заметить…
- Чего? - спросила я. Я хотела, чтобы слово было произнесено вслух, и он сказал:
- Ну… Стан любил вас, Юлия. Последние годы. По-моему, он вас просто боготворил.
- Но я… Он мне никогда… Мы были соседями и встречались на лестнице… Я даже в лицо его плохо знала, у меня слабая память на лица и имена…
Наверное, я говорила совсем не то, что нужно; конечно, ты говорила не то, зачем было этому Игорю знать, какой ты оказалась слепой?
- Вот как… - произнес он со странным оттенком в голосе: то ли с сожалением, то ли с обидой.
- Юлия, - сказал он. - Наверное, будет правильно, если я верну вам вашу фотографию. Стан хотел бы этого, я думаю.