Заметив меня, он дал знак подойти. Приблизившись, поздоровалась:
Доброго дня, мэтр Дойл.
Доброго, оллема Адерин. Отчего так рано? Неужели так соскучились по мне, что отпросились пораньше? темная бровь, контрастирующая со светло-русыми волосами, иронично изогнулась, добавляя эффекта низкому приятному голосу с рокочущими где-то в глубине нотками.
Мне, конечно, радостно вас видеть, но причина, увы, не в этом, ответила я, улыбаясь.
Значит, выгнали, констатировал преподаватель.
Мне оставалось лишь покаянно кивнуть.
С какого предмета? поинтересовался мужчина.
История музыки, ответила я, краснея от чувства неловкости: все-таки меня впервые выставляли из аудитории.
А! Мэтресса Хьюз. Зная вас и почтенную оллему, рискну предположить, что все дело в какой-нибудь ерунде вроде смеха или отстаивания собственного мнения с недопустимым пылом.
Я снова покраснела и опустила глаза, но мэтр Дойл и так понял, что попал в яблочко. Усмехнувшись, он произнес:
Не переживайте, оллема Адерин, это все пустяки, и я уже хотела было поблагодарить его за неожиданную поддержку, как он добавил. А чтобы вам было легче перестать себя винить, сегодня будет ваша очередь преодолевать яму. Так что идите, разминайтесь.
Я удалялась, вспыхнув от негодования и чувства глубочайшей и жесточайшей несправедливости. Меня провожали невинный взгляд и лукавая улыбка преподавателя, обладающего ангелоподобной внешностью и препротивным характером, сдобренным отвратительным чувством юмора. По крайней мере, в отношении меня. Когда в подобные ситуации попадали однокурсницы, было действительно смешно. Правда, улыбаться, а уж тем более смеяться, никто не отваживался еще с первого занятия первого курса, когда мэтр Ханлей Дойл наглядно продемонстрировал, что веселиться на занятии имеет право лишь он один, а мы все должны благопристойно и добропорядочно перед ним трепетать, а иначеполоса препятствий, и да поможет нам душевая.
* * *
После занятия у мэтра Дойла об угрызениях совести не было и речи. Я испытывала странное спокойствие и равнодушие ко всему окружающему меня миру вместе с населяющими его тв существами. Изгвазданная чуть ли не по самую макушкуконечно, я упала в эту неугодную мирозданию ямуя быстро шла в сторону общежития, движимая лишь одной целью: душевой. Не обращая ни на кого вниманиякто не посторонится, будет виноват самя шла по дорожке, высоко задрав голову, держа спину неестественно прямо, отставив руки, чтобы те не касались тела, и стараясь не делать лишних движений, чтобы не чувствовать скрипа и потрескивания тонкого и не очень слоя грязи на моей коже и одежде.
Когда я подошла к самой развилке, от которой дорожка разветвлялась на две, ведущие к женскому и мужскому общежитиям, прямо передо мной возникла преграда. Инстинктивно, пытаясь избежать контакта, я резко остановилась, и все бы хорошо, но именно на этом шаге под стопой оказался маленький круглый камушек, укравший мое равновесие. Теряя опору, я только и успела, что подумать с прежним безучастным равнодушием, что к жидкой субстанции теперь добавится и пылевая патина.
В следующий момент я почувствовала, как на правом запястье сжимаются чужие пальцы. Резкий рывоки я снова в вертикальном положении без угрозы падения. Немного ошарашено я подняла глаза на неожиданного спасителя и прикипела взглядом к выделяющейся детали облика молодого человека. В абсолютно черной шевелюре серебрилась неширокой дорожкой седая прядь. Я, наверное, слишком уж засмотрелась, потому что в себя меня привело движение стремительно сужающихся глазкстати, невероятно гармонирующих по цвету со светлой прядью. Осознав, что на меня смотрят, и не так, чтобы очень радушно, я потупилась и неожиданно для себя покраснела.
Прошу прощения произнесла я и почувствовала, как чужие пальцы разжимаются, возвращая моему запястью свободу.
Молодой человек хмыкнул и критически посмотрел на свою, конечно, запачканную ладонь.
А мэтр Дойл по-прежнему развлекается, услышала я в ответ глубокий приятный баритон.
В удивлении вновь подняла глаза на незнакомца, но тот только еще раз хмыкнул, а затем обошел меня и направился по своим делам.
Я проводила его взглядом, дождавшись, пока спина молодого человека не скроется за деревьями, и продолжила свой путь. Странно все это раньше я этого человека в консерватории не видела, а учусь тут уже второй год. Значит, он не старшекурсник. Но если он из свежего набора, то откуда ему знать о причудах мэтра Дойла? Да и держится он гораздо уверенней, чем свежепоступивший Действительно занимательно. Понимая, что молодой человек давно ушел, я все же еще раз обернулась, а потом прибавила шагу. Грязь. Ее нужно смыть. Какая же все-таки гадостьощущать ее на себе. Меня в который раз передернуло от брезгливого отвращения. Бр-р-р.
Заходя в здание общежития, я старалась нанести минимальный вред обстановке. Комендантша, госпожа Кин, увидев меня, только неодобрительно покачала головой. И неодобрение, я уже знала, относилось не ко мне, а к преподавателю со своеобразным чувством юмора, доставляющим неудобства не только студентам, что еще куда ни шло, но и уборщицам, и лично ей, смотрящей за пристанищем студенток консерватории, их формой и казенным бельем. И все эти объекты регулярно страдали от повышенного количества грязи «счастливых» избранных веселящимся мэтром.
Что, снова грязевые ванны от мэтра Дойла? спросила комендантша, с явным сочувствием оглядывая мою пропитанную коричневой субстанцией одежду.
Они самые, ответила я, чувствуя, как подсыхающая грязь неприятно стягивает кожу лица.
Госпожа Кин осуждающе цокнула языком, вздохнула и произнесла:
Ступай-ка ты прямиком в душевую. Я принесу сменную одежду. Не то опять полдня ворчание уборщиц слушать.
Не иначе, провидение расстаралось: душевые располагались на первом этаже не так далеко от входа. По крайней мере, ближе, чем жилые комнаты, а значит, грязи от меня останется значительно меньше, чем если бы я сначала зашла к себе, а потом обратно, к месту омовения.
В порыве благодарности я широко улыбнулась и тут же вздрогнула от скрежета песчинок на лице.
Спасибо, госпожа Кин! с жаром ответила я.
Иди уже, махнула на меня рукой комендантша и тепло улыбнулась, страдалица.
Завернув вещи в грубое полотнище, видавшее и не такую степень загрязнений, оставила одежду в специальном контейнере, откуда ее ежедневно забирали в прачечную, предварительно прикрепив ярлык с номером комнаты, так же принесенный заботливой и практичной комендантшей. Из душевой я выходила обновленным человеком. По крайней мере, ощущение было равноценно, как минимум, началу новой жизни. Поблагодарив госпожу Кин за принесенные вещи, направилась по привычному маршруту: левый рукав коридора, мимо лестницы, до самого конца. Моя дверьпоследняя, обитая толстым слоем грубой ткани, используемой для пошива чехлов под инструменты. Знакомый щелчок ключа в замкемаленькая терпкая молния звука пощекотала кончики пальцев и пропала.
Перед обедом стоило забрать сумку с нотами и инструмент, чтобы потом не возвращаться за ними.
* * *
В столовой я не задерживалась надолго. Для других студентов она была чем-то вроде места общения, но не для меня. Я всегда быстро ела и уходила, едва закончив обед. Слишком много шума, который навязчиво проникал под кожу. Ну и стук ложек о металлические тарелки вызывал у меня до зубовного скрежета отвратительные ощущения.
Третий этаж, привычный кабинет с черным роялем, узким столом, двумя стульями и пюпитром. Достав нотные листы из сумки, оставила их на последнем, а сама открыла чехол, чтобы достать инструмент, с которым мне предстояло прожить полтора, наполненных музыкой часа.
Моя мандолина, маленькая изящная в своей простоте, без вычурности и излишеств. Любовно провела пальцами по грифу. Дерево как будто отозвалось волной тепла, вызывая улыбку.
Оллема Адерин, вы уже здесь, прозвучал немного низковатый, насыщенный, будто пряными вибрациями, знакомый голос, возвращая меня из состояния, подобного легкому трансу. И чему я удивляюсь
Добрый день, метресса Линдберг, улыбаясь, ответила я.