Пенкосниматели проскочили. Теперь мы поедем.
Слова у Якова Сергеевича, как у пророка. Выглянул в окно, а светофор уже нетерпеливо вздрагивал зеленым лучом, словно упрекал: чего стоите!
Не сразу тяжеловесный поезд тронулся с места. Лишь несколько вагонов сдернулось, а паровоз, как заводная игрушка, завертел колесами на одном месте. На рельсы полились желтые струйки песка. Снова рывок, снова затихающий лязг вагонных сцеплений. Яков Сергеевич осадил паровоз назад. Тормоза ослабли. Тогда резко перевел рычаг на передний ход, паровоз рванулся навстречу светофору, поезд медленно начал набирать скорость.
Но ненадолго. Сразу же за Староверовкой потянулась выемка. Поезд шел в гору по коридору с крутыми осыпающимися стенами. На обочине стали появляться ремонтники, потянулись кучи песчаного балласта.
Когда проедешь? жалея, что приходится прерывать работу, крикнула девушка в широких шароварах, оранжевом жилете на стеганой телогрейке. Яков Сергеевич только улыбнулся в ответ. Она глянула в конец состава и махнула рукой: Девки, садись! У поезда нету края!
Пятнадцать километров Под паровозом гнулись еще не закрепленные рельсы, с легким рассыпчатым шумом осаживался балласт. В паровозной будке слышен разговор путейцев. Не скорость мучение. На этом подъеме Яков Сергеевич раскачал бы поезд, разогнал бы его и птицей влетел бы на самую высокую точку степного водораздела. Но нельзя. Перед глазами Якова Сергеевича бьется от ветра пришпиленная гвоздиком продолговатая бумажка с желтой полоской по диагонали. Предупреждение Путь ремонтируют, поэтому извольте ехать не быстрее пятнадцати километров в час.
А дальше подъем становился еще круче. Мучительно медленно проходили под поездом последние метры обсыпанного путейцами километра. И наконец:
Давай! скомандовал Яков Сергеевич.
Из трубы с гулом вылетели клубы черного дыма. Паровоз рванулся, задрожал, но четырехтысячетонная вереница упрямо держала его в своей власти. Яков Сергеевич понял: паровоз может забуксовать. А этого допускать нельзя. Здесь, на подъеме, можно потерять и без того малую скорость. Последует растяжка состава, неизбежные рывки и, в конце концов остановка, брак в работе. Замрут поезда, какие идут следом, стокилометровый участок между узловыми станциями будет парализован.
Яков Сергеевич взялся за рукоять песочницы. Важно вовремя заметить первое пробуксовывание. И вдруг пока он искал впереди светофор, из трубы вырвалось одно за другим: чвах! чвах! «Прозевал!» с укором пронеслось в голове. Мгновенно включил песочницу. Буксование прекратилось.
Игорь! Давление! закричал Яков Сергеевич.
Прибавлю! эхом отозвался помощник.
От напряжения пот струйкой стекал по вискам. Стиснутые зубы начали ныть. А поезд полз улиткой, будь она проклята! Поганой черепахой Вот паровоз выбрался на самую высокую точку подъема, вот уже раскинулась горизонтальная площадка. Но почти все вагоны поезда еще карабкались в гору
Ощутимо, как живые, начали они подпирать в спину локомотива. Значит, половина состава уже прошла подъем.
Руки Якова Сергеевича потянулись к груше. Над степью всколыхнулся воздух от длинного ликующего гудка.
Ну и хорошо-о-о! засмеялся Игорь. Не надо бы здесь давать гудок, ни к чему он, а все одно волновалась душа от детской откровенности Якова Сергеевича.
Чаще застучали колеса, словно сгущенный, ветер твердой лавиной начал бить в лицо.
Разъезд Боровое обычно проскакивали с ветерком. Профиль пути такой, что положи на рельс катышек ртути не сдвинется. Еще на подходе к Боровому Яков Сергеевич гудком предупредил о своем приближении. Он чуть не вывалился в окно, когда в ответ на входном светофоре увидел два желтых огонька.
Два желтых! с недоверием к самому себе доложил он в пространство.
Два желтых, пробубнил в подтверждение недовольный помощник.
«Вот так оно и получается, с обидой подумал Яков Сергеевич. Хочешь как лучше, чтобы груза привести прилично и побольше километров накатать, а тебе крылышки цап-царап и на прикол».
Мало того что на боковой путь приняли, да еще и остановили. В Боровом! Где только по какому-нибудь случаю приходилось стоять.
Сплюнул Яков Сергеевич с досады и полез из будки. Но стоп! Что-то не совсем обычное заметил он впереди. По правому пути, что законно принадлежал Якову Сергеевичу, рвался к разъезду одинокий паровоз. Лоб в лоб!
Вот оно: что хочу, то ворочу, выругался он, забираясь обратно в будку.
Мимо, свильнув на стрелке, воющим свистом сквознул паровоз.
Беляев, сообщил помощник.
Понятное дело, километры накручивает. А вы тут черт с вами! Молодцы ребята, что диспетчер, что Беляев, умеют жить, не то что мы олухи царя небесного! отчитывал самого себя Яков Сергеевич.
Задымил папиросой, обратился к Барумову:
Вот так, инженер. Понял, как поганят хорошее дело? Выхватит диспетчер пару-тройку шустрых машинистов и гоняет по участку. Не только полторы, они десять норм в сутки отмахают. И не придерешься. Что диспетчер, что эти машинисты в ногу со временем, а остальные, дескать На их примере нас учить станут, поругивать: не умеете да не желаете, не понимаете да не созреваете
Яков Сергеевич смирился с остановкой в Боровом и вообще со всем, что происходило за эту поездку. Нервами да криком делу не поможешь. Выкинул окурок, глянул в окно.
Худо получается, меньше груза стали перевозить. Приедем в Сватовку, обрати внимание: все пути будут забиты вагонами.
А почему Беляева из Сватовки пустили без поезда? спросил Барумов.
Хочешь знать, почему его резервом отправили? Да чтобы километров побольше накатал, без поезда легче. С диспетчером по рукам и обоим хорошо.
После Борового ехали без задержек. А под самой Сватовкой, где казалось, что рейс окончен, на пустяшном посту опять застыли. Ждали долго, пока не прогудел мимо, но уже с поездом из Кузнищ равнодушно выглядывающий из будки Беляев.
Вот так волновался Яков Сергеевич. А сколько поездов за нами стоит, на других станциях, чтобы ему открытую дорожечку
Спускались под уклон быстро, будто на оставшихся километрах можно наверстать упущенное время.
6
Слово свое Дементьев не забыл.
В субботний вечер он и Барумов пришли в железнодорожный клуб.
Ясное дело, о скоростниках говорить будут, на щит поднимать, чтоб на них равнялись остальные. Если на живую защиту критика будет, то выступлю и расскажу о тебе. Чтобы свое настроение по дистанции не рассевал. Проучу, обещал Андрей Петрович, поднимаясь по лестнице.
Конечно, потолкуйте обо мне, кроме не о чем, ответил Барумов, понимая, что Дементьев только грозится, а ведет в клуб лишь для того, чтобы немного поднатаскать новичка.
Не ершись. Прислушался бы, пользы больше, проворчал Дементьев.
В просторном фойе между белых колонн было черно от форменных железнодорожных костюмов. Первым делом Андрею Петровичу захотелось узнать, кто приехал вручать Кузнищевскому отделению переходящее знамя. Едва перешагнув последнюю ступеньку, Дементьев остановился, надо сориентироваться.
Павел не знал, что ему делать. Попал он сюда, что называется, не в свою тарелку. Стоять истуканом неудобно, разговаривать не с кем, знакомыми не обзавелся. Лезть через головы к киоскам с редкой галантереей вообще не годится. Вот и пришлось неотступно следовать за своим начальником.
Кто же возглавляет сегодняшнее собрание актива? Дементьев переводил взгляд с одной группы на другую. Начальник паровозного депо что-то объяснял своим машинистам. У киоска спорили вагонники. Рядом стояли молчаливые путейцы.
С ним часто здоровались. Но это большей частью из рядовых, по старой памяти. Андрей Петрович с былым достоинством медленно проходил вдоль колонн. Все чаще попадались отделенческие. Начальник отдела движения, ревизор по безопасности, председатель райпрофсожа. Теперь жди встретится начальник отделения. А уж он обязан сопровождать того, кто приехал из управления.
Тесным обручем сдавливал шею черный галстук остаток от прошлого, от форменного костюма с золотыми галунами. На собрание актива хотел надеть тот милый сердцу костюм. Хорошо, что посмотрел в зеркало. Неудобно. Уж очень яркими были черные пятна вместо споротых знаков различия.