Он победил, но победа не радовала. Было слишком много неприятного шума. Дело-то пустячное с этими посадками. Может быть, надо было те полосы, что сажали по старой схеме до сегодняшнего дня, объявить ветрозащитными, ветроломными или как там еще, и на этом все? Чтобы не ломать копья из-за этих конструкций. Ну да, значит, рассчитывать на дураков. Кто смолчит, а кто и вывалит язык. Доказывай тогда
К вам можно? послышался осторожный голос в приоткрывшейся двери.
Дементьев поднял голову. Тузенков
Нет. Я занят.
Извините
«Пришел за благодарностью», догадался Дементьев. Сегодня, когда Тузенков лил воду на его, Дементьева, мельницу, Андрей Петрович с трудом сдерживал себя, чтобы не морщиться. Он хорошо знал таких людей, им что поддержать, что предать Без Тузенкова сегодня было бы худо. И все равно Дементьеву не хотелось встречаться с ним. Сделал свое дело, ну и кати в Сватовку
Вот с Барумовым поступил круто. Приказ Это прозвучало как месть. Впрочем, так оно и было. Напрасно так с Барумовым. Надо было с умом, поделикатнее, что ли. А то и совсем ничего не надо было делать. Намотал бы себе на ус и до более подходящего случая Нет, правильно сделал! Не в одном Барумове дело. Другие, глядя на него, на совещании не посмели рта открыть. А то бы развели такое, что ни о какой победе не могло быть и речи
Барумов не глядел бы на общежитие, на эти кровати со ржавыми набалдашниками на спинках.
Тянуло излить наболевшее. С кем посоветуешься? Вспомнил Якова Сергеевича. К нему!
На дворе у Вендейко было пусто. Ветер гонял по дорожке скомканную бумажку. Постучал в дверь, вошел.
Здравствуйте, сказал он неизвестно кому.
За перегородкой послышались шаги. Постоял, подождал. Никто не выходил. Взял да и сел на табуретку, что была около двери.
Появилась молодая хозяйка. В осеннем пальто, в меховой шапочке. Значит, уходит. Ну и пусть. Был бы Яков Сергеевич.
А его нет. В поездке, ответила Лена.
Она стояла напротив Павла и ждала. А он сидел в раздумье и не знал, куда податься. Потом понял: она, видимо, спешит. Присмотрелась, спросила:
Вы больны?
Нет-нет, скороговоркой ответил Павел. Я, наверно, помешал
Извините, я в кино. Времени в обрез.
В ее руках зазвенели ключи. Павел встал, а уйти не решался. Куда пойдешь?
Возьмите меня, попросил он.
Замок щелкнул. Лена вынула ключ и положила на порог под половик.
7
Григорий Матузков заявился в зал ожидания вокзала. Пассажиров было негусто. Он поставил чемодан на широкий, отделанный дубом диван, задрал голову к верхней строке расписания поездов. Что ни строка, то приглашение податься на Москву, на юг, на восток. Куда хочешь. Но куда же все-таки?
Потолкался у очереди к кассе. Куда больше всего едут? Прислушался, что просят у кассирши. Станции чаще всего назывались чудные, каких и на свете нет.
Кассирша выписывала, компостером постукивала.
Сел на диван, облокотился на свое квадратное, с никелевыми уголками и проволочной ручкой движимое имущество. Дернула нелегкая остаться в этих Кузнищах! На новом месте, куда он приедет, тоже не рай. Все сначала. Но и здесь оставаться не конфетка.
Думай не думай, а самое лучшее юг. С апреля по ноябрь не вылазь из Черного моря. Был он однажды в Алуште, из части в командировку посылали. Сначала показалось трава. Чем живет население? Курортным сезоном, приездом и отъездом отдыхающих, киосками с водой, бочками с сухим вином на пляжах, дамскими купальниками и черными очками Пустовато. В газетах и то не на чем глаз остановить. Советы врача. Для начала на солнышке греться столько-то, в воде плавать не ближе, не дальше и не дольше, режим в питании, лежании, вставании. Самые ошеломляющие новости были, когда приехало отдыхать знаменитое светило. Раз написали, на другой день повторили, на третий фотографию поместили. И все об одном и том же. Будто все побережье жило дыханием знаменитой артистки. Не будь ее, все полетело бы в тартарары.
А потом присмотрелся. Увидел, что и в Алуште коренное население работает. Понравилось, как по набережной от белых колонн, сцепленных вверху изогнутым бетоном, до Рабочего уголка вдоль набегающих из Турции волн разъезжают на мотороллерах молодые парни. В кузовах бутылки с кефиром, булки, виноград. Разгрузятся и обратно. А по пути приткнутся к скале и через скользкие, обросшие зелеными водорослями камни бултых в морской простор. При такой жизни сто лет можно запросто переплюнуть. Или взять простых строителей. Проще не придумаешь, камни укладывали, чтобы волны берег не размывали. А как жили? Море, за которое приезжие большие деньги отваливали, этим рабочим пятки лизало. Захотел ныряй. Не век будешь за дельфином гоняться, а за куцые минуты даже у строгого начальника язык не повернется. По мордам было видно довольны ребята. Чего же не быть довольными!
Юг, конечно, здорово. Но что там делать сейчас? Кефир и булки развозить некому, отдыхающие разъехались. Камни в осеннюю пору никто не укладывает. Приедешь и будешь рыскать, а работы небось своим не хватает, не только нежданным самозванцам. Без работы что положишь на зуб? Нет, с югом лучше повременить. Был дружок, старший сержант, с Урала. Расписывал, не житье у них, а похлеще рая. Глухари, тетерки, пельмени да всякие ики-рики брусника, черника, голубика, столько этого добра, что проходу нет. О морозах ничего не говорил. Не случайно. Хорошо ли шесть месяцев подряд сосулькой в тулупе ходить? Кому как, а Гришке не улыбается. Бог с ним, с Уралом.
В Москву! Вот это бы Ха, Москва Ждут его. Женишься, тогда прописали бы. Но ко всякой встречной-поперечной не пристанешь. Да еще неизвестно, на какую нарвешься. Будешь потом белый свет проклинать, а кто виноват? Да и что Матузкову Москва? В других местах тоже люди живут. И неплохо
Достал из чемодана тетрадку, переписал на один лист все расписание. Решил твердо: как получится, так и будет. Никакой поблажки самому себе. Судьба, может быть, как раз и приготовила настоящую жизнь там, куда укажет. Аккуратно, тонким ножичком порезал расписание на узкие лоскутки. На каждой полоске время отправления и конечная станция поезда. Ехать до конечной не обязательно, можно сойти по пути. Это единственное послабление, что он допустил. Каждый лоскуток скатал шариком, высыпал в шапку и начал трясти. Потом, отвернувшись лицом к двери, запустил руку. Подержал один шарик, самый верхний, не понравился. Сам в руку напросился, а уж самозванцы редко бывают хорошими. Бросил. Полез на дно. Подержал новый шарик, показался слишком твердым. Появились неприятные мысли: не мягко ему постелют. Нет, не поедет с твердым поездом. Но ехать-то надо!
Вынул руку, снова запустил в шапку и схватил первую, попавшую под указательный палец бумажку. Прочитал. Досталось же! Хуже места, наверно, во всей стране отыскать трудно. Степи. Казахстан из-под ладони можно увидеть.
Шарики из шапки высыпал в урну, а эту полоску положил в карман. Судьба. Поезд будет ночью. Ничего, дождется. Но не сидеть же в обнимку с чемоданом в пустом зале. Встал, щелкнул замком и потащил чемодан в камеру хранения. Потом взял билет до Баскунчака. Почему до Баскунчака? А не все ли равно? Пожить надо везде, даже под боком у верблюдов. Степи, колючки кругом, пути на станции обсыпаны солью. Уйдешь в степь по рельсовой колее, набредешь на озеро, где соль добывают. Путь лежит в густой по-ликерному воде, экскаватор черпает со дна и сразу же сыплет мокрые горько-соленые комья в пустые вагоны без крыш. Гусеницы экскаватора, ковш, рельсы рябые, изъеденные солью. О руках рабочих и говорить нечего, не руки, а пальчатые грабли. Вот где людей давай! Поедет в этот Баскунчак, деньгу заколотит и с набитыми карманами подастся где получше. Впрочем, с толстым кошельком везде хорошо.
У Гришки беспокойство исчезло. Он думал: уедет из этих Кузнищ, и жизнь потечет по-новому. Галку жаль. Найдет ли такую в Баскунчаке? Он будет писать. Но письмами ее саму не заменишь. Какая светлая она была в последний раз. Каждый блондинистый волосок тянулся к Гришке. Как она обняла на прощанье, видно, сердце чувствовало. Чего особенного: мягкие руки схлестнулись вокруг шеи. А сердце екнуло, будто провалилось в пропасть.
И чего думал об Аленке, когда на свете есть Галка? Пройдет немного времени, институт окончит, и Аленка станет еще строже, злее. С таким характером девок замуж не берут, так и остаются сухими девами, синими чулками. То ли дело Галка? Добрая, словно весь мир для нее покрыт не каменными дорогами, а лебяжьим пухом в тонких наволочках. С ее характером да мужа бы подходящего. Попадется крутолобый дурак, станет веревки вить из нее. Жаль Галку. Надо бы расстаться по-человечески. Чтобы не высматривала Гришку в вечернее оконце девишника, чтобы не думала о нем как о дезертире. Уехал, дескать, струсил в глаза посмотреть. Не заслужила она такую обиду.