Боясь ресторанного масла, мы попросили изжарить яичницу на сливочном масле, которым заранее запаслись.
Спустя некоторое время перед нами на столе появилась тарелка с шипящей яичницей. Мы тотчас удостоверились, что хозяин кафе, припрятав наше масло, радушно угостил нас блюдом, приготовленным на каком-то другом масле! Видно, ему сначала хотелось сжечь эту яичницу, но потом он раскаялся в своих намерениях и остановился на полпутинесколько кусков ее были съедобными.
В ресторане завтракали кроме нас еще два-три шофера грузовых машин со своими подручными. На столе у них стояла миска отличного маста. Перед каждым лежал хлеб. Мозолистые, измазанные в тавоте руки брали хлеб, неторопливо тянулись к миске с кислым молоком, макали его и отправляли в рот. После некоторой паузы операция повторялась. Шоферы знали по опыту, что лучшим завтраком в пути является кислое молоко, особенно если прибавить к нему сахара. Чрезвычайно непринужденно предложили они нам отведать хлеба с мастом. Мы не заставили себя ждать. Это был поистине замечательный завтрак. «Куда ни едем, рассказывали они, обязательно покупаем хороший мает и кладем в тряпку. Вода стекает, и получается творог. Когда нужно, берем немного этого творогу, распускаем в тепловатой воде, чтобы стал сочнее, добавляем туда сахара и едим с хлебом».
Что ни говори, а эти шоферы оказались гораздо умнее нас. Их не волновала проблема масла и сыра в кафе Нового Шемирана.
Не успели мы проглотить последние куски хлеба, как в кафе с гамом и криком ввалилась орава охотников. Красивые патронташи и сверкающие дула ружей слепили глаза. По счастливой случайности эта компания приехала в Хасанабад тоже из Тегерана. Из шумной их беседы мы поняли, что охота была для них скорее предлогом к развеселому путешествию. В этой компании заводилой и шутником оказался седой невысокий старик. Лицо его начинало улыбаться раньше, чем раскрывался рот. Раскаты хохота взлетали как мыльные пузыри, он смеялся громче всех. Черты лица охотника были довольно привлекательными, и наш фотограф, как черепаха, потихоньку вылез из своего панциря; в его глазах загорелся огонек творческого азарта. В терном кафе он выбрал наилучшее место для съемки и попросил охотников позировать. Те бодро согласились.
И тут мы поняли, что фотограф ехал за чудесами и сенсациями, нам же хотелось запечатлеть на пленке обыденную жизнь людей, которые трудятся не покладая рук в селах и деревнях пустыни Деште-Кевир. Кроме этого основного расхождения во взглядах наш фотограф бесспорно обладал одним положительным качеством и двумя простительными маленькими слабостями. Его положительное качество заключалось в необыкновенной разговорчивости. Он ни на минуту не замолкал. Если в пути случалось кому-нибудь прихворнуть и угрюмое молчание угрожало экипажу, стоило слегка зацепить нашего фотографа, и он начинал говорить! Перед нашим взором возникали целые картины красот и мерзостей природы, мастерски нарисованные прирожденным оратором в ярких словесных образах.
А недостатки его были таковы: во-первых, он терпеть не мог фотографировать; во-вторых, всячески мешал другим делать это.
Уже у Кушке-Носрет Глаза путников начали слипаться. Еще бы! После отъезда на рассвете и пережитых накануне волнений как не захотеть спать? От нечего делать те, кто еще бодрствовали, меланхолично считали пролетающие мимо телеграфные столбы. Форма и вид их красноречиво свидетельствовали о нерадивости строителей. Даже самые неопытные руки в обычное время никогда не смогли бы вбить в благословенно ровную землю столь кривые колья.
К полудню мы добрались до Кума. Вы сами знаете, что творится в Куме в предпраздничные дни, сколько туда съезжается «божьего люда»! Нам, конечно, хотелось получше познакомиться с городом и кумскими жителями, но не в такой свалке, толпе и гомоне. Поэтому мы решили сначала направиться к месту, которое неизвестно почему называется «обителью исцеления».
Если вы встанете на кумской площади лицом ко входу на базар, то как раз напротив, в проходе, увидите постоялый двор. По слухам, он был давным-давно выстроен здесь каким-то сердобольным лекарем. Видно, этот лекарь принимал больных тут же. Над дверьми дома до сих пор сохранились коврики, на которых красовались стихи соответствующего содержания. Наверное, в те времена болящие Кума уже если и попадали сюда ненароком, то сначала должны были прочесть для храбрости эти стихи. Ну, а если все-таки не помогало, то тогда уж покорно протягивали лекарю ночные горшки и давали щупать пульс. Мы не удержались от соблазна списать слово в слово эти довольно-таки тяжеловесные стихи. Вот они:
Да будет всесильно лекарство и вечна хвала исцеленью.
Здесь пышно шатер свой раскинула мудрость,
Там высится храм ублаженья аллаха.
Здесь радость надежды являет болящим лекарство.
Тамвечный покой, души исцеленье,
Здесь двигает всем медицина, наука всесильная греков,
наука о таинствах тела,
А тамоткровенья Корана и вечная заповедь бога.
Здесь мудрость родит размышленья, терзанья ума
и познанье.
Могущество мира того в единственном гласе судьбы
покорности вечному року.
Наверное, автор стихов и сам понимал сильную погрешность их против здравого смысла. Поэтому, желая искупить вину, он расписал по обеим сторонам двери наверху пространную газель. Надпись эта также была сделана на ковриках:
Очарованный влюбленный занемог в разлуке долгой,
Лишь любовное свиданье излечить смогло б его.
Если встанет в изголовье над больным сама любовь,
Ничего тут не поможет, кроме родинки лукавой,
Розовых ланит чудесных и граната уст любимой.
Сердцу, раненному горем, и мятущемся в печали,
Утешеньем станет песня, виночерпий с полным кубком,
страстный танец и веселье, нежной лютни перезвон.
Мозг, отравленный сомненьем, ядом мысли и терзанья,
Ищет полного забвенья в зелени прохладной сада,
Трав, цветов, узорах слова и преданьях старины.
Если от такой болезни исцеление не скоро снизойдет
на человека,
Удивляться здесь не надо.
Ибо, кто познал страданья, лихорадку мук любовных,
Испытал тот боль незнанья, близкую лишь тем, кто
вечно к высшей истине стремится.
Ну, а если жар любовный постепенно ослабеет и
родит покой и благость,
Вот уж это будет чудом!
* * *
Город Кумрай для праздных и убежище для страждущих. Многое из жизни современного Кума подтверждает слова Якута об этом городе. Если вам удастся попасть в Кум 17 марта, остановитесь на улице Пророка и понаблюдайте за толпами людей. Вы согласитесь с мнением Якута. В пестрой толпе паломников колышутся палевые чалмы из Джоушегана, войлочные шапки из Бафка, велюровые шляпы из Тегерана, «шаб-колах»домашние шапочки зеленого или желтого цветаиз Рафсенджана, мешхедские покрывала от солнца, кепки из Резайе, кожаные шапки из Себзевара, белые и красные фески из Сенендеджа, клетчатые платки из окрестных сел и деревень. А как одеты люди! Головные уборы абсолютно не гармонируют с их костюмами. Пу-, блика щеголяет в широченных штанах из хлопчатобумажной ткани различных расцветок фирмы Хадж Али Акбари, зеленых шалях, бостоновых пиджаках, поверх которых надеты лаббаде, наброшены толстые и тонкие аба, а иногда и просто пижамы. Вот как примерно одет житель Рафсенжана, приехавший в Кум на праздники: на головекепка, на шеезавязанный крупным узлом галстук, от плеч до поясабостоновый пиджак, нижеотутюженные, обуженные, наподобие ружейного дула, брюки, поверх всего этоготонкое заплатанное аба, на ногахгиве, надетые на босу ногу.
Трудно, конечно, представить, что иранский народ не имеет национальной одежды. Однако внешний вид людей, прибывших в Кум со всех концов страны, заставляет усомниться в этом. Дело в том, что какой-нибудь керманшахский крестьянин или себзевйрский чернорабочий, продавец фруктов из Горгана или аптекарь из Джандака ни за что не наденут привычной домашней одежды, когда они отправляются на паломничество в Кум. Уже на подножке маршрутного автобуса люди отрекаются от одежды своих дедов и покупают по дороге все, что ни попадется под руку. Только бы не ударить лицом в грязь в новом месте перед своими же соотечественниками! А те, глупцы, тоже напяливают на себя пестрые тряпки, и, таким образом, священный город Кум превращается в месиво самых невообразимых красок.