* * *
Пятница 14 августа, день смерти Марселя Лубена.
Гарун Тазиев, находящийся в это время в составе геологической экспедиции в Бельгийском Конго, а в прошлом году с начала и до конца присутствовавший при агонии своего товарища, написал проникновенные строчки о последних минутах его жизни:
«Марсель издал тихий стон, первый после того, как он упал на камни. Затем второй, потом третий. Тяжелое дыхание остановилось. Жестокой борьбе наступил конец. Еще один, еще более тихий стон и последний вздох
Мерей склонился над ним, потом молча поднялся. Неподвижные, не произнося ни слова, мы смотрели на нашего мертвого друга.
Доктор наклонился опять, протянул руку и осторожно закрыл глаза умершему. Жак Лябейрн встряхнулся, направился к телефону и взял трубку.
Голос его был холоден.
Алло, подъемник! Говорит Лябейри.
Марсель Лубен скончался.
Да, пять минут назад Марсель умер.
Я посмотрел на часы: 22 часа 15 минут. Падение произошло 36 часов назад».
Траурную мессу одновременно отслужили в Мазерес, родном селении Марселя, в Сент-Энграсе, последнем селении долины (там он любил заходить в церковь, чтобы, как он говорил, «помолиться доброму богу Сент-Энграса»), и у края пропасти, где аббат Атту произнес очень прочувствованное слово.
После мы узнали, что передовая партия, в тот момент дошедшая до дна, остановилась, чтобы соблюсти полную чувства минуту молчания.
* * *
На следующий день, 15 августа, когда наше нетерпение дошло до крайности и нас начало беспокоить долгое молчание товарищей, в 15 часов 10 минут телефон из глубины зазвонил. Это был Лепине. Его сообщение распространилось как молния по лагерю, среди пастухов и дошло до соседнего лагеря, где карабинеры и наши запиренейские друзья ждали исхода экспедиции.
Лепине коротко рассказал, что после двух ночей, проведенных на больших глубинах, и попутного открытия и пересечения еще четырех колоссальных залов, отряд и шедшие за ним следом топографы прошли всего 2600 метров и достигли дна пропасти на глубине 656 метров.
Непосвященные, молодежь спрашивали:
И что же говорят эти цифры?
Они великолепные и в то же время обманывающие.
То есть?
Потому что самая глубокая пропасть в мире Тру де Гляз в Изере измеряется 658 метрами глубины и что Пьерр-Сен-Мартен оканчивается на глубине 656 метров.
Но тем не менее следовало зарегистрировать эти замечательные, хотя и обманувшие наши ожидания результаты, отдав должное твердости и щепетильной честности топографов Баландро и Летрона, не изменивших своему делу и не прибавивших к измерениям двух или трех метров, чтобы сравняться или превзойти глубину Тру де Гляз.
Я думаю, здесь будет позволительно привести краткую выписку из записной книжки Мишеля Летрона, который должен был начать свою военную службу на следующий же день после окончания экспедиции, и к его великой радости, к тому же вполне правильно, он был приписан к водолазной части.
Накануне, проработав весь день, Мишель и Жорж, наконец, поставили палатку среди невероятного хаоса, где они в большом неудобстве провели беспокойную ночь.
* * *
«Просыпаюсь, чувствую себя скверно: спина озябла, промок совершенно, сырость пронизывает всё и вся. Высовываю руку. Какой ужас! Снаружи еще в четыре раза сырее. Смотрю на часы: 9 часовутра или вечера? Подумаем: если 9 вечера, то я проспал почти 24 часаэто слишком. Значит, 9 утра. Нужно вставать. Джо открывает один глаз и, видя меня в нерешительности, говорит без жалости:
Девять часов утра, будем вставать и заниматься топографией.
Опять это слово, опять то же с раннего утра. Экое свинство!
Ничего не поделаешь, старина, надо.
Ладно, встаю.
Натягиваю трико; я его тщетно пытался просушить в пуховом спальном мешке, затем совершенно мокрый комбинезон. Никогда мне не приходилось, проведя ночь в палатке, испытывать что-нибудь более неприятное. Ноги быстро засовываю в ботинки, зашнуровываю гетры, надеваю ремни и каску.
Джо уже встал, протирает и оправляет карбидную лампу.
Советую тебе сделать то же, и он протягивает «свою» коробку с карбидом, твою сохраним до дна, говорит он с лукавой улыбкой.
Собираясь вскипятить кофе, с досадой вижу, что спиртовка пуста. Упрекаю Джо, хотя он ни в чем не виноват, но терпеливо сносит укор. Теперь в течение трех дней у нас не будет ничего горячего. И это после того, как мы дотащили сюда эту спиртовку! Завтрак состоит из сгущенного молока, мясных консервов холодныхи это все. Продовольствия не так уж много, и приходится экономить.
В 10 часов все готово: пневматические матрасы и спальные мешки скатаны, палатка сложена, мешки затянуты, и мы отправляемся в путь, в неизвестное. Куда мы идем? Мы ничего не знаем и строим догадки, каков будет конец: затопленный колодец, сифон, загромождение?
А в голове продолжает мелькать: карабканье вверх, остановка, визирование, записная книжка, карандаш, буссоль. И опять все то же, акробатика, остановка, визирование и т. д.»
* * *
Жак Теодор, сильно хромавший и бородатый, как бродяга, первым поднялся на поверхность и в общих чертах набросал мне конфигурацию пропасти, откуда следовало, что наши друзья открыли и обследовали еще четыре грандиозных зала, пока не достигли последнего, конечного тупика, где провели целый день, тщетно отыскивая продолжение. По пути мельком видели, но из-за отсутствия времени и из-за усталости оставили неосмотренными расширения и продолжения залов и примыкающих к ним вестибюлей.
Не надо было большего, чтобы я решил спуститься в пропасть с Мереем и Леви, который на этот раз почти уже свободный от организационных забот мог нас сопровождать и посвятить некоторое время исследованию.
Отряд «Б» (Эпелли) был поэтому сменен отрядом «С», бывшим не чем иным, как частью отряда «А».
Смена произошла на глубине пропасти, где находился телефон и где скопились в живописном беспорядке невероятные груды материалов и продовольствия.
Последовали длительные объяснения и комментарии, бесконечные описания, в общем довольно путаные, потому что некоторые буквально падали от сна. Не было конца поздравлениям и рассказам. Эрто рассказал, как, оставшись один с испанцем Ассенс в залах Лубена и Элизабет Кастере, он заблудился и долго блуждал со своим молодым, совершенно упавшим духом спутником; юношу в нервном припадке пришлось срочно поднять наверх.
Сам Эрто, уже девятый день находившийся в пропасти, был удивителен. Правда, ввалившиеся щеки густо заросли бородой, но он в общем держался изумительно. С тяжелой аккумуляторной батареей через плечо он не переставая продолжал наводить свои громоздкие прожекторы, снимая разные виды пропасти и участников экспедиции в различных положениях.
Я уже не помню, кто рассказал о случае с Янссенсом во время спуска в большом колодце.
Оказалось, что наш товарищ Янссене, опустившись до балкона «80 метров», перешагнул через доску, которую я там вставил во время своего первого спуска, и принялся за какое-то, по-видимому, очень сложное дело, потому что наверху было слышно, как он ворчал и сопел в свою телефонную трубку.
Что ты говоришь и что ты там делаешь? спросили сверху.
Да вот стараюсь спуститься лицом к пустоте.
А зачем тебе нужно спускаться непременно лицом к пустоте?
Да потому что так написано на доске.
На самом деле, Лепине, отпиливший доску и придавший ей нужную форму, на одной стороне написал красной краской «Face au vide», чтобы я правильно поместил доску, предназначенную задерживать камни на балконе.
Янссене принял указание по своему адресу и старался следовать ему буквально.
А историю с мулами, знаете вы ее? пустился рассказывать еще кто-то.
Оказалось, что, когда Кастере как-то сидел на краю пропасти около лебедки, один из носильщиков сказал ему, что караван мулов, с нетерпением тогда ожидавшийся, уже виден и скоро прибудет в верхний лагерь. Вход в пропасть был связан телефоном с этим лагерем, расположенным выше на склоне горы, и Кастере сейчас же взялся за трубку:
Алло, алло! Мулов заметили? Разгрузите их немедленно и тотчас пришлите сюда высланные из По новые парашютные ремни.