Хорошо и сумеречным зимним днем, выйдя из занесенного снегом дома, пройтись по звенящему снегу, покрывающему твердым слоем песчаную косу. Вдали в морозной дымке темнеют невысокие скалы Инчоуна. Воздух плотен от пятидесятиградусного мороза, но «вкусен» и ароматен после нескольких часов работы в «комнате». Пройдя с километр и остановившись, чтобы потереть рукавицей замерзшее лицо, невольно любуешься открывающейся перед тобой картиной. Бледно-голубое на юге небо с оранжево-красными отблесками, за которым» почти угадывается солнце, к зениту переходит постепенно в синие и почти Фиолетовые тона. Эти тона ложатся на снежные заструги тундры, которая в это время кажется необычайным атласным ковром, постепенно теряющим свои краски к горизонту.
Слева близко и ощутимо реально высится покатая громада мыса Дежнева. Пурги и снегопады не смогли закрыть его сплошным белым покровом. Оголенные скалы темнеют между пятнами занесенных углублений. Прозрачность воздуха и обманчивость света создают иллюзию отсутствия расстояния. Кажется, что вот несколько десятков шагов, и ты сможешь обхватить руками этот «холмик». И вдруг нарастающий рокот снежного обвала, так хорошо слышимый в морозной тишине» уничтожает обманчивую иллюзию и отголосками своего эха определяет величину расстояния.
Иногда в морозной дымке воздуха появляется силуэт большой птицыэто полярная сова неслышными взмахами широких крыльев летит на свою охоту. На мгновение остановившись в парящем полете, скользит на одно крыло и исчезает. Начинает темнеть. Поворачиваю обратно и отмериваю шаги к виднеющимся из-под снега трубам наших домиков. От яранг чукотского селения доносится нестройный хор собачьих голосов. Временами слышится гортанный окрикмгновенная тишина, и снова звуки завывающего лая ездовых собак.
Часто у нас бывают гости. Зайти в обсерваторию, посидеть за столом, попить чаю вошло в обычай с первых дней нашей жизни. В гости заходят не только наши непосредственные соседи, но часто приезжают жители Тунветлина, Уэлена и Наукана. Это общение скрашивает нашу жизнь. В несложном разговоре на смеси русского, чукотского и английского языков нами познается вековая мудрость жителей «края земли>, их практический опыт и навыки.
С глубокой благодарностью я вспоминаю друзей, так много давших мне как будущему полярнику, научивших меня понимать и любить Арктику, знать ее и никогда не считать, что все ее проявления ты знаешь до конца.
Из долгих и содержательных бесед с нашими гостями я понял, что почти все обычаи народов, населяющих Чукотский полуостров, имеют в своей основе глубокие связи с природой и ее суровыми здесь проявлениями и что эти обычаи могут служить хорошей основой жизненного опыта для людей, работающих в Арктике и связанных с ее изучением. Прежде всего мне бросилась в глаза исключительная наблюдательность местного населения.
Трудно забыть один из примеров такой наблюдательности и знания природы.
Это было в разгар чукотского лета, когда воды лагуны и бухты представляют одно спокойное зеркало, когда не видно на горизонте льда и когда охотники, сидя на возвышенностях берега, поджидают случайные появления морского зверя.
По программе мы должны произвести гидрологический разрез Берингова пролива.
Я работал аэрологом, но никогда не отказывался помочь гидрологам.
В нашем распоряжении, кроме необходимого комплекта приборов, была маленькая байдара, изготовленная из моржовой кожи, натянутой на деревянный Каракас несложной конструкции. Мой товарищ внимательно готовил приборы и байдару, а я, производя шаропилотные наблюдения, в течение нескольких дней выбирал момент, когда по всем высотам, доступным этому методу исследования атмосферы, появятся штили. Согласно признанным канонам аэрологии, в этом случае нет оснований ожидать сильного ветра у поверхности земли. Наконец, после обработки очередных наблюдений, мы единодушно решили, что для выполнения нашей программы нет никаких препятствий. Поскольку в это время день и ночь имели только условное понятие, мы быстро подготовились и вытащили свое снаряжение к берегу. Пока ходили к лагуне, у берега которой стояла наша байдара, и пока мы ее донесли к берегу моря, у наших вещей появился старик чукча Каам.
Зеленый прозрачный козырек из какого-то неизвестного нам тогда материала закрывал его лоб и, видимо, берег глаза от яркого солнечного света. Каам стоял неподвижно у наших вещей и о чем-то думал.
С шумом сбросив с плеч байдару и поставив ее на киль, мы начали укладывать свое хозяйство. Каам, казалось, не замечал нас. Он стоял спокойно и невозмутимо, чуть пошевеливая руками, как будто совершенно безвольно свисающими с палки, а когда все было уложено и мы уже хотели столкнуть наш корабль в воду, Каам, не меняя позы и не смотря на нас, произнес одно слово: «Эльхи», мы уже знали, что это значит «плохо», но что плохо, мы сразу понять не могли, слишком много «плохо» могло быть в наших сборах.
В результате короткой беседы выяснилось, что Каам не рекомендует сегодня выходить в пролив. «Аамын эльхи» (очень плохо), усилил Каам и, внимательно осмотрев горизонт, снова повторил: «Эльхи! аамын эльхи», но мы не обратили внимания на слова Каама. Свистнул песок под килем байдары, и вот мы гребем вдоль громады мыса Дежнева по гладкой лазури бухты Пеек. Впереди по носу нашего суденышка Берингов пролив, который сейчас темным цветом своих вод так привлекает нас. Нам даже кажется любопытной эта грань между лазурью бухты и темно-опаловым оттенком полоски, к которой устремлены все наши усилия.
Байдара идет легко и быстро, подчиняясь каждому удару весел. Одно удовольствие плыть на этом легком и послушном суденышке. Тихая погода, вид обманчиво близкого склона мыса Дежнева заставляет забыть предупреждение старого Каама.
Через полчаса мы сделали гидрологическую станцию и снова пошли вперед. Следующую станцию надо было сделать в самом проливе. Чуть плещет, волна о кожаное днище байдары, легкий ветерок временами разбрасывает шелестящую рябь. Мыс Дежнева изменяет очертания, словно Поворачивает к нам свою восточную оконечность. На глубине ста метров мы начали очередную станцию. С маленькой лебедочки, установленной на корме, в прозрачную синь воды потянулась на тросе серия батометров. Во время необходимой для выдержки приборов паузы вытираем руки и удовлетворенно закуриваем. И тут обращаем внимание, что все неуловимо изменилось вокруг. Исчезли голубые тона отраженного в воде неба, шелестящая морская рябь уже не разбрасывается порывами ветра, а слилась в сплошной, все усиливающийся плеск. Порывы ветра упругими ударами бьют по байдаре и срывают водяную пыль с гребешков мелких волн.
Море потемнело, и с каждым мгновением растущие волны уже не шелестят, а с шумом проносятся мимо нас, увенчанные срываемыми ветром султанами белой пены.
Работать больше нельзя. Дрейф байдары так велик, что трос, на котором спущена серия приборов, почти горизонтально тянется по поверхности воды. Пока мы убираем лебедку и укладываем наше оборудованы очертания мыса значительно изменились. Он как бы осел в воду. Зато на востоке появились из-за горизонта причудливые вершины острова Диомида.
Со всей очевидностью мы поняли, что сильным береговым ветром нас относит в море.
Домой мы гребли шесть часов. Шла борьба за каждый метр, за каждую вершину и впадину волн. Временами нам казалось, что силы оставляют нас, а легкие чукотские весла неимоверно тяжелеют. Из-за водяной пыли мы не видели берегов, а старались только держаться против ветра. Байдарка прыгала по волнам, гулко ударяясь о них своим кожаным днищем. Мы были беспомощны в этой неравной борьбе. Особенно мне запомнилось мокрое обострившееся лицо моего друга. В это время и он смотрел на меня. Я так и не узнал, что он в это время думал и чувствовал, но его взгляд, его темные глаза, всегда немного лукавые и с смешинкой, в этот момент были подернуты какой-то почти предсмертной мутностью.
Ветер стих почти так же неожиданно, как и начался, Сначала в его сплошном реве появились короткие паузы, затем эти паузы перешли в периоды затишья, и вдруг все стихло. Волны некоторое время еще продолжали свою толчею, но вскоре и они погасли. Медленно, усталыми движениями, как после тяжелой изнурительной болезни, мы подгребали к берегу. У самой воды стоял Каам и внимательно следил за нами. Когда байдара с шорохом ткнулась в прибрежный песок, а мы, уронив весла, застыли в долгожданном покое, Каам произнес только одно слово, «иетти», поправил на лбу зеленый защитный козырек и устало пошел по берегу к своей яранге.