Пожалуй.
А вы очень хотели? серьезно спросила Роэна, приказывая взглядом ответить так же серьезно.
Да, очень, сознался Давенант и вспыхнул. Однако все хотели этого.
Вы правы. Получайте ваш приз. Кто угадает, что здесь такое?
Говоря так, она взяла сверток и, видя, что Гонзак нагнулся, дала ему понюхать.
Духи? сказал он.
Что-о-о?!
Часы с надписью? сказал Тортон.
Рой, покажи им! вскричала Элли.
Разумеется, не надо мучить Давенанта, заметил Футроз.
Тиррей получил сверток и застенчиво развернул его. Там оказался маленький серебряный олень на подставке из дымчатого хрусталя. Олень стоял, должно быть, в глухом лесу; подняв голову, вытянув шею, он прислушивался или звал, нельзя было уразуметь, но его рога почти касались спины. Оленя девушки нашли среди вещиц, оставшихся после матери.
Серьезный приз, сказал Футроз, о чем-то задумываясь.
О, я не ожидал, что это так хорошо! наивно восторгался Тиррей.
Теперь вы владеете оленем, сказала Элли, видя удовольствие, с каким Давенант принял хорошенькую безделушку.
Почти вслед за вручением приза Титания уехала домой, сопровождаемая Гонзаком и Тортоном. Давенанту не хотелось выходить с ними, и он задержался, однако, узнав, что уже двенадцатый час, тоже, наконец, встал. Если бы было можно, он просидел бы до утра.
Вот что, сказала Рой:хотите выйти таинственно? Так будет хорошо после всего. И это к вам идет. У нас есть в саду Сезам, а ключ от Сезама папа носит с собой.
Да, сказал Футроз, сдерживая зевоту, ключ этот сделан из меча Ричарда Львиное Сердце, закален в крови дракона и отпирает дверь только при слове: «Аргазантур».
Ну-ка, давай нам «Аргазантур»! Элли протянула руку:Тампико, дай!
Может быть, Давенант предпочитает ту дверь, которой вошел?
Не отвечайте ему, приказала Рой, папа вас собьет. Ключ взяла, Элли?
Горничная принесла шляпу Тиррея. Он простился с Футрозом и вышел через террасу в сад.
Девушки шли рядом с ним, шаля и смеясь. Лиц их он не различал. Очаровательный темный путь в старом саду был полон таинственно-чистого волнения. Давенант шел совершенно счастливый; было бы ему еще лучше, если б он остался сидеть здесь, когда все уснут, под деревом, до утра.
Они свернули, прошли среди кустов к стене, где была высокая ниша, запертая железной калиткой. Из-за нее, с переулка, слышались езда и шаги.
Рой стала отпирать, но не смогла и уронила ключ в траву. По звуку падения ключа Давенант немедленно отыскал его, накрыв ключ рукой.
Едва он вскричал: «Нашел!»как две остывшие от росы девичьи руки ткнулись об его руку и сжали ее.
Я нашла, но вы первый схватили, Рой попыталась отодвинуть его пальцы, вместо них ей попалась рука Элли. О, сказала она, где же ваша рука?
Она тут.
Вот она, под моей! Элли сильно придавила руку Тиррея. Я уже коснулась ключа, Рой, честное слово, а он схитрил!
Три руки лежали в сырой траве, взаимно грея друг друга, наконец ключ каким-то путем оказался у Рой, и она с торжеством вскочила.
Позвольте, я открою! предложил Давенант.
Ну, открывайте. «Аргазантур»! раз!
«Аргазантур»! два! пискнула Элли.
И «Аргазантур»! три! сказал Давенант, одолевая тугой замок.
Он оттянул железную дверь и вышел, но, обернувшись, остановился.
Идите, идите! закричали девушки и, прикрыв калитку, договорили в щель:Спокойной ночи!
Спокойной ночи! ответил Давенант.
Замок щелкнул.
«Теперь они поспешно бегут назад», подумал Тиррей и, по дороге из лучей и цветов, пошел домой.
ГЛАВА V
Как всегда, Давенанту открыла дверь старуха Губерман, стремившаяся подсмотреть, не целует ли жилец у порога какую-нибудь девицу. На этот раз другое было в ее уме, а Тиррея ожидало событие настолько скверное, что, знай он о нем, он предпочел бы вовсе не являться домой.
В серых глазах Губерман таилось нестерпимое любопытство, жажда нюхать, грызть чужую жизнь. Глубокомысленно и лицемерно вздохнула она, открыв дверь. Схватив жесткой лапой плечо Давенанта, старуха стала шептать:
Бедный мальчик! Мужайтесь! Бог послал вам радость! Он пришел, ждет вас уже два часа в вашей комнате. Он такой жалкий, несчастный. Соберитесь с силами.
Кто ждет? тревожно сказал Давенант, бессмысленно подумав о Галеране и отстраняясь, так как старуха дышала странными словами своими прямо ему в лицо:Скажите, кто пришел? Разве пришел?
Боже, помоги ему! Ваш отец!
Не может быть!
Ах, не волнуйтесь так! Провидение ведет нас. Ступайте, ступайте к отцу!
Давенант бросился вперед и открыл дверь.
У стола сидел оборванный человек, с тяжелым, едким лицом, подвыпивший и сгорбленный. Встав он патетически протянул руки.
Губерман медленно закрывала дверь, не в силах отойти от нее.
Сын?! сказал неизвестный.
Давенант отшатнулся. Он узнал исполнителя тюремных песен в ресторане на Лунном бульваре. Слово «сын» убило его. Чувствуя внимание сзади себя, Давенант повернулся к двери, где красный, слезящийся нос Губерман таился в тени.
Прочь! сказал он.
Дверь дернулась и захлопнулась.
Какой сын? спросил Давенант. Кто вы?
Значительный момент! ответил оборванец. Мой сынты, Тиррей Давенант. Ятвой отец.
Я думал, вы умерли, произнес Давенант, теряясь и дрожа, как в ожидании приговора. А впрочем, чем вы это докажете?
Неприятно? Да? сказал Франк.
Я не знаю. Что я могу сделать?
Франк пожал плечами.
Я тоже ничего не могу сделать, заявил он. Значит, встреча не вышла. Я должен был явиться в автомобиле. Самое неблагодарное делоэто представлять себе встречу после многих лет. Чего же ты дрожишь?
Я хочу доказательств, с отчаянием сказал Тиррей, хотя инстинкт родства и воспоминания о портретах отца установили горькую истину, которой противился он всем существом. Перед ним стоял не мечтатель, попавший в иной мир под трель волшебного барабана, а грязный пройдоха.
Вы пели в саду, как нищий, сказал Тиррей. А теперь пришли.
Ах, вот что? Так ты меня видел, но не узнал?! Будь ты проклят! зашипел Франк, теряя охоту разыгрывать нравственное волнение. Я привык обедать; понимаешь? Одним словом, мы познакомились. Когда-то ты был пятилетним. Те твои черты проглядывают даже теперь. Забавно! Ты куда? Мы еще только начали говорить.
Мне нужно, сказал Тиррей, сам не зная, зачем стремится выйти. Я скоро вернусь.
В таком случае, принеси бутылку вина. Деньги есть? Мне кажется, что ты вырос бесчувственным. Так вот, смотри и смирись: я твой отец.
Тиррей тупо взглянул на него и вышел без шляпы в коридор, где, забыв направление, приблизился к раскрытым дверям гостиной. Там, за столом, сидел Губерман с женой. Раскрыв рты, были оба они слух и внимание. Заметив жильца, Губерманы дернулись встать, но удержались, воззрясь на Тиррея так пристально, как если б он шел по канату. Отрицательно качнув головой в знак, что ошибся, Давенант отыскал выходную дверь и очутился на улице.
Ему некуда было уйти, нечего было делать среди громкого разговора прохожих. Он тоскливо открыл дверь, желая вернуться, но вспомнил о вине и перешел улицу; затем некоторое время стоял в магазине среди суеты покупателей, тягостно отвлекавшей его от созерцания боли, ударившей так бесчеловечно. Впечатление вечера у Футроза еще билось, как нервный тик, в его душе, но те чувства уже исчезли; возвращение отца сыграло роль предательского удара, после которого столкнутый в воду стремится не к радостям береговой прогулки, но только к спасению.
Тиррей вернулся, стараясь ободриться и твердя: «Все-таки ведь он мой отец!» Но значение этих слов только еще больше угнетало его. Отчасти выручило Тиррея естественное любопытство, печальное любопытство узника, больное сознание которого после звука ключа в дверях камеры, устанавливающего погребение заживо, начинает постепенно интересоваться устройством камеры и видом из окна, сквозь решетку.
Давенант вернулся, впущенный на этот раз прислугой, так как даже старуха Губерман не решилась еще раз увидеть сокрушенное лицо жильца, в комнате которого происходила такая редкая и тяжелая сцена.