На одном было, к примеру, написано: «Уполномоченный Высшего Совета перевозок при Совете труда и обороны». На другом«Уполномоченный Транспортно-материального отдела ВСНХ и эвакуационной комиссии Совета обороны». На третьем«Старший инспектор Центрального управления материально-технического отдела Наркомата путей сообщения».
И это всё Колобов.
Но мандаты тоже не вызвали ни малейшего интереса.
Вот так день!
Всё-таки не надо было от лампадки прикуривать
Поначалу имажинисты пытались отшутиться и даже подтрунивали над красноармейцами и чекистами, но вскоре поняли, что всё серьёзно, и, надвинув на глаза шляпы, стали молча ждать развития событий.
Картины рисовались самые апокалиптические.
«А где эти зловонные имажинисты, спросят завтра в Союзе поэтов, которые в грязи лежат, поливая себя золотым кипятком?»
«Где-где, ответят им, уехали на Соловки за спекуляции: каждому по десятке влепилибудет им теперь Исповедь хулигана»
В час ночи всю компанию, около пятнадцати человек, начали усаживать в два грузовых автомобиля, чтобы везти на Лубянку.
Здесь Есенин, совсем недавно отсидевший неделю на голодном пайке после ареста в доме Кусикова и теперь, в не в пример Мариенгофу и Коробову, отлично знающий, что почём, проявил настоящие крестьянские сметливость и запасливость.
Он нагрузил Мариенгофа одеялами, свиными корейками, целым гусём, головкой сыра, телятиной: неси, Толя, пригодится
Помимо супругов Шатовых и имажинистов, в машине тряслись начальник отдела Личного стола Наркомпроса Б. Н. Шрамченкопечальный человек пятидесяти одного года и советский служащий П. Н. Малиновский шестидесяти лет, тут же начавший жаловаться на грудную жабу и порок сердца
Симптоматичные всё лица!
Дети, тёща и бабушка Шатовых остались дома.
В камере Есенин, с видом бывалого, устлал бархатистыми одеялами нары и молча лёг спать.
На другой день их по очереди водили на допросы, инкриминируя валютную спекуляцию; имажинисты, естественно, всё отрицали.
Доказать что-то оказалось невозможнони валюты, ни кишмиша у имажинистов при себе не было.
Тем временем за них уже ходатайствовал Московский политический Красный Крестих знакомцы, которым сумели подать весточку, а заодно начальство Григория Коробова.
Проведя две ночи на Лубянке, имажинисты, все трое, вернулись домой.
Супруги Шатовы просидят ещё более полугодас ними органам явно было о чём поговорить. Впрочем, на серьёзные уголовные сроки вины не наберётсяих выпустят в ноябре 1921-го. Больше никаких салонов имажинистам не будет.
В том же году у доброго товарища имажинистов, певца Леонида Утёсова, появится новая песенка под названием «Куплеты газетчика».
В песенке этой есть и такой куплет:
Вот сообщение с телеграфной ленты:
«Ночью задержаны три мешочника,
Ехали с фруктами прямо из Ташкента,
А вместо рынка заехали в ЧК».
Сочинил это не кто иной, как имажинист Николай Эрдман, а под мешочниками совершенно очевидным образом подразумевались Есенин, Мариенгоф и Колобов.
«Куплеты газетчика» будут записываться на советских грампластинкахно вряд ли хоть один слушатель Страны Советов мог предположить реальную подоплёку этой песенки.
Мариенгоф в 1950-е годы мог бы поставить пластинку с куплетами своим знакомым и сказать: «Знаете, а вот эта песня про нас с Есениным!»
Знакомые переглянулись бы и решили, что старик начал заговариваться. Никто бы не поверил.
Утёсов наверняка исполнял эти куплеты в «Стойле Пегаса», и все собравшиеся отлично понимали, о ком идёт речь, и довольно хохотали, но сообщить об этом никому не могли.
Однако в те дни настроения смеяться совсем не было.
Имажинисты узнали, что начата проверка по всем их предыдущим изданиям; тут же выплыли самые неожиданныевернее, вполне ожидаемыефакты: сборники издавались, в сущности, незаконно.
Госиздат информирует ВЧКВсероссийскую! Чрезвычайную! Комиссию! о серьёзных нарушениях, имевших место при издании есенинской «Исповеди хулигана» (трёхстраничная книжица на грубой зернистой бумаге! из одного стихотворения! и из-за неё целое разбирательство!) и сборничка «Развратничаю с вдохновением» Мариенгофаещё одной четырёхстраничной книжицы на зернистой бумаге.
Всё, это конец.
16 апреля был первый по-настоящему весенний день, всё оттаяло, потекло.
Есенин решил: надо утекать и ему.
Он уже не раз так делал.
У него даже настроение поднялось: есть же выход, есть! пропасть, и с концами.
Встретил Галю Бениславскую. До чего ж хорошенькая: загнутые вверх ресницы, прямой узкий нос, матроска со значком Ленина и передвигается на велосипеде, причём удивительно элегантно.
Она запомнила, что они с Есениным хохотали непонятно над чем.
Есенин повторял:
Уезжаю в Туркестан, уезжаю в Туркестан.
Жизнь сразу показалась удивительной и по-хорошему непредсказуемой.
Мариенгоф говорит:
Что, вправду уедешь? Прекрати!
Есенин:
А ты нет?.. А яда.
И вдруг:
А посмотри на Галю! У неё глаза зелёные! Правда, зелёные
Не мешкая, на другой же день Есенин, Колобов и некий «инженер Лёва» выехали в Туркестан.
У Мариенгофа были какие-то свои резоны остаться.
Он вполне мог думать, что за копеечную книжицу в порошок не сотрут, а шум с Луначарским пройдёт за считаные дни.
И квартира у них с Есениным. И собака Ирма скоро ощенится. И книжная лавка. И «Стойло Пегаса». И для драмы «Заговор дураков» ему Туркестан категорически не нужен, а нужны местные архивы.
И Мариенгоф был прав, наверное.
Но Есенин решил, что для работы над «Пугачёвым» ему тем более надо отбыть.
У него была своя правда.
* * *
Первую главку Есенин успел написать зимой в Богословском переулке. Интонацию он поймал с первых строк:
Ох, как устал и как болит нога
Ржёт дорога в жуткое пространство.
Ты ли, ты ли, разбойный Чаган,
Приют дикарей и оборванцев?..
Какие-то постройки без единого огня, что-то скрипит, солнце заходит Герой всматривается и чуть хромает. Откуда он явился, неизвестно. Ясно, что ничего хорошего в его прежней жизни не было. Жизнь была паршивая. Но едва ли хоть что-то способно его напугать.
И какой замечательный сбой ритма: для соответствия третьей строке в первой должно быть девять слогов (тогда было бы так: «Ох, как устал и болит нога ты ли, ты ли, разбойный Чаган») но тогда трудно осознать состояние пугачёвской ноги. Посему, оцените появление внеметрического «как»: «Ох, как устал и ка-а-а-ак болит нога»
Закончил поэму Есенин в салон-вагоне Колобова; ехал в купе один, за стеной Гриша и Лёва из-за чего-то непрестанно ругались; всё это веселило Есенина, он напрочь забыл про московские дела и работал запойно.
Гриша прибегал с какими-то претензиями; Есенин, смеясь, отвечал:
Я тебя, дурака, в бессмертие помещаю, вместе с твоим вагоном; иди самовар поставь мне лучше
«Пугачёв»в известном смысле совершенная поэма. Дело не в том, что в ней, как сам Есенин хвастался, «рифмы как лакированные башмаки» и с технической точки зрения всё выполнено безупречно.
Есенин написал эмоционально сложнейший текст.
Позже он будет объяснять одному из молодых имажинистов: рифма, ритм, образтут всё понятно; а ты сумей в стихе встать, пройтись, снять шляпу, улыбнуться
В «Пугачёве» Есенин стремителен, свободен, непостижимо лёгок, ему всё даётся: победный крик, плач, всхлип, жалоба, исповедь. Недаром Пастернак, слушая поэму, не мог сдержаться и всё повторял: да это же бесподобно! это невозможно!
Есенин так любил эту поэму, потому что наверняка знал о многих своих, пусть даже прекрасных, прежних стихах: это хорошее, но у Блока есть такие же; это отличное, но у Клюева есть не хуже; это сильно, но кто-то из собратьев так смог бы. А ничего подобного «Пугачёву» в литературе не было.
При всём том, честно говоря, перед нами вообще не драма.
Для того чтобы её написать, наверное, и не надо было никуда ехать, и уж точно необязательно изучать какие-то там источники.
Очевидно, что Есенин замахивался на классическую драму, на сюжет и динамику, на следование исторической хронологииоб этом можно судить по первым четырём (из восьми) главкам «Пугачёва».