Кусиков, скажем справедливости ради, в Гражданской участвовал, но скоро нашёл причины с фронта вернуться и о службе никак не вспоминал.
Из близкого есенинского круга воевали только два поэтаИван Наседкин и Иван Приблудный; но их обоих расстреляли в 1937-м, так что в мифологии о Красной армии от них и строчки не осталось, да они об этом и не писали.
Из первостатейных советских поэтов служили лишь Николай Тихонов, Александр Прокофьев, Михаил Светлов и Алексей Сурков, поработал в агитбригадах и в политотделе Эдуард Багрицкий.
Все названныепоколение, заявившее о себе после Гражданской.
Есть ещё несколько имён даже не второго, а третьего ряда.
Сама мифология Гражданской, сквозные её сюжеты, её поэтика созданы по большей части творцами, которых война задела только по касательной: Ильёй Сельвинским, Иосифом Уткиным, Михаилом Голодным, Владимиром Луговским, либо не видевшими её вообще: Виссарионом Саяновым, Михаилом Исаковским, Ярославом Смеляковым, Борисом Корниловым.
Это относится и к эмигрантской поэзии.
Большинство эмигрантов тоже не служилиза исключением Николая Туроверова, Арсения Несмелова, Владимира Смоленского, Дмитрия Святополк-Мирского, Антонина Ладинского (впоследствии советского писателя). В пересчёте на двухмиллионную эмиграцию это почти статистическая погрешность; да и здесь перед нами имена не первого рядадо 1917 года читающая публика их не знала. Это не Георгий Иванов, не Ходасевич, не Адамович.
Наконец, Николай Гумилёв, отличный офицер, которого отчего-то считают едва ли не символом белого сопротивления, Гражданскую войну проигнорировал и все эти годы деятельно взаимодействовал с разнообразными советскими ведомствами.
Убит он был уже после Гражданской, что делает историю его чудовищной смерти несколько абсурдной: зачем надо было пытаться восстанавливать монархию в 1921 году, когда была возможность воевать за это три года подряд?
Русская поэзия, как и русская литература в целом, на Гражданскую по большей части не явилась.
Зато Блюмкина в сентябре переправили на Южный фронт для диверсионной работы в тылу Белой армии, а Георгий Устинов по партийному приказу отбыл на работу в объятую войной Сибирь. Провожали его всей имажинистской компанией. Устинов запомнил, что напоили его молодые друзья до полувменяемого состояния; проснулся уже в пути, со страшной головной больюи, о чудообнаружил в кармане пальто бутылку спирта: Серёжа позаботился.
Таков был посильный вклад Есенина в борьбу с контрреволюцией.
* * *
В сентябре в гости наведался отец Есенина Александр Никитич.
Мать направила: от сына не было никаких весточек, да и жили впроголодь; может, Сергей чем поможет.
Он, кажется, был отцу рад; обсудили все деревенские дела.
На вопрос: а чего не писал? сын ответил, что его не было в Москве, что отчасти правда: в августе он много разъезжал по стране.
Денег дал.
Мать по возвращении Александра Никитича спросила:
Мариенгофа-то видел?
В семье уже знали, что жён Серёжа побросал и живёт в одной квартире с другим сочинителем.
Отец говорит:
Видел. Ничего молодой человек, только лицо длинное, как морда у лошади. Кормится он, видимо, около нашего Сергея.
Ещё вопрос, кто возле кого кормилсяСергей при имажинистах или они возле него.
Вернее сказать, все были друг другу полезны.
В планах имажинистов значилось: открыть две книжные лавки; собственное кафе (уже и название придумалив угоду Есенину, который хотел что-нибудь лошадиное: «Стойло Пегаса»), свой кинотеатр под названием «Лилипут».
Крутились, как заводные. Никакая другая поэтическая компания во всей Советской России ничего подобного сделать не могла: Мережковские жили впроголодь, Белый еле-еле выживал, Блок засыпал на работе от усталости, Гумилёв бедствовалда все, все.
Клюев тогда писал знакомому: «ради великой скорби моей, сообщите Есенину, что живу я, как у собаки в пасти солома да воданет ни сапог, ни рубахи сижу на горелом месте и вою»
А Есенин тем временем не только питался с Анатолием, но и Зине слал какие-никакие деньги, и родителям отщипывал.
И Эйгес, с которой вновь сошёлся, приносил всякий раз то пирожок, то яблоко, а то и целый мешок картошки, а следомв чемодане! муки, завёрнутой в есенинское бельё. Кати дома не оказалось, он оставил муку с запиской: «Бельё отдай прачке. Расти большая» (надо ведь было что-то доброе, человеческое добавить, но «расти большая»это всё, на что он расщедрился.)
Именины свои, 8 октября, Есенин встречал в Богословском в компании имажинистов; больше никого не былони женщин, ни крестьянских товарищей.
Чтобы растопить самовар, разбили на щепки то ли одну, то ли сразу две иконкисам Есенин и настругал, хохоча.
Дрова в то время были очень дороги; отсюда блоковское: «И не раз, и не два / Вспоминаю святые слова: / Дроваи строка Мариенгофа: При военном коммунизме дрова покупали на фунты, как селёдку».
Впрочем, могли бы, наверное, истопить своими имажинистскими книжками, раз такой праздник.
Пить чай не стал один Колобов. Сказал: за такие шутки года три назад Есенин на каторгу бы попал.
* * *
Во второй половине октября Есенин и Мариенгоф открыли, наконец, собственное кафето самое «Стойло Пегаса» на Тверской, дом 37.
Есенин стал членом-пайщиком кафе и получил право получать с него прибыль.
Художник Георгий Якулов нарисовал на вывеске скучающую лошадьтого самого Пегаса.
Внутри кафе раскрасили в ультрамариновый цвет, а на стенах нарисовали портреты четверых имажинистовкого ж ещё?
Повсюду были начертаны цитаты из стихов.
«Посмотрите: у женщин третий / Вылупляется глаз из пупа»Есенина.
«И похабную надпись заборную / Обращаю в священный псалом»Шершеневича.
«в солнце кулакомбац, /А вы тамкаждой собачьей шерсти блоха, / Ползайте, собирайте осколки / Разбитой клизмы»Мариенгофа.
Приятного аппетита, дорогие посетители.
Хотя гастрономический аспект отчасти тоже был учтён:
В небе сплошная рвань,
Облакиряд котлет,
Все футуристыдрянь,
Имажинистынет.
Автор четверостишия не установлен, но, учитывая наличие в нём типично есенинских словечек«облаки», «рвань», можно предположить, что он поучаствовал. Вот только «котлеты» не из его словаряих, скорее всего, Шершеневич привнёс.
В центре кафе находилась печкаиного способа согреться в эпоху военного коммунизма не было.
Помещались в «Стойле Пегаса» порядка сорока человек. Имелась эстрада.
Несколькими днями позже Есенин и Мариенгоф открыли свою книжную лавку на Большой Никитской, дом 15.
Другую лавку организовали Шершеневич и Кусиков.
Всего тогда в Москве было пять книжных лавоки две из них имажинистские; ещё в однойво Дворце искусствработал молодой имажинист Матвей Ройзман, поэтому книги членов компании были широко представлены и там.
В те дни, в конце октября, армия Деникина взяла Орёл.
Зинаида Райх, с первых дней революции трудившаяся в советских наркоматах, жившая в московской гостинице вместе с вождями, жена большевистского (по мнению белогвардейцев) поэта, плетущего (цитируем статью из белогвардейской газеты) «венок Троцкому на рога», работавшая в Орле заведующей красноармейским клубом, вынуждена была бежать из города на пятом месяце беременности, с годовалой дочкой на руках.
Явилась в Москву к мужу и его другу Анатолию в Богословский.
У них в то время ночевал ещё и Колобов, временно потерявший жильё.
Некоторое время жили вшестером. О беременности Райх мужу пока не говорила.
Танечка отца не признавала, но с удовольствием сидела на коленях то у Мариенгофа, то у Колобова.
Мнительный и ревнивый Есенин сообщил Мариенгофу, что это «козни Райх».
Из Богословского Есенин съезжать не собиралсявместо этого нашёл Зине другое жильё и пообещал её навещать.
Неизбежно поругались.
В очередную ссору она пошла с козырясказала, что носит второго ребёнка.
Беременная? От меня?
А от кого же, Сергей?
Ну, не знаю, не знаю
Через неделю Зинаида устроилась на работу во внешкольный отдел Наркомпроса консультантом по искусству.