Другой крестьянский поэт, ярославского происхождения, тоже в своё время переехавший в Москву к отцу-лавочнику, Иван Суриковнаучил Есенина той самой удивительной и чистейшей бесхитростности; достаточно сказать, что «Белая берёза / Под моим окном» написана в том же размере и могла бы продолжить классическое суриковское «Вот моя деревня; / Вот мой дом родной. / Вот качусь я в санках / По горе крутой»
Суриков пошёл дальше Глинки и Кольцоване только начав работать с классическим фольклором, но и создав жанр «городского романса»: сентиментальных историй о трудной доле простого человека. Являясь в этом смысле новатором, Суриков вместе с тем оставил за пределами своего творчества колоссальное мифопоэтическое народное наследие.
Явлению Клюева и Есенина в русской поэзии предшествовал необычайный успех поэтической книги сборника 1906 года «Ярь» Сергея Городецкого. Городецкий обратился к славянской мифологии, неожиданно для себя зачерпнув из самых глубин народной прапамяти. Собственно, к мифологии его поэзия имела отношение только в «музыкальном» смысле, но не в глубинном, природном: после своих поездок в псковские земли Городецкий что-то воспринял на слух, но едва ли глубоко осознал. Явление его было неожиданным, взлётстремительным, но краткосрочным, а славамимолётной, почти случайной.
Предчувствующая невиданные катаклизмы и катастрофы, зреющие внутри, Россия нуждалась не в стилизации, а в сокровенном слове, в ответе.
Многим тогда казалось, что явится из самых недр мужик и всё объяснит.
Таких мужиков будет несколькоот Григория Распутина до Клюева и Есенина.
«Пишу на своём, рязанском языке», сообщит, знакомясь с Клюевым, юный Есенин, нарочито упрощая себя.
Он писал не на рязанском языке, а на русском народном.
Светская поэзия за 200 лет существования в России так и не смогла принять в себя крестьянскую речь полноправно, а не на правах гостьи, разодетой под румяную крестьяночку или просителя в лаптях.
Между прочим, городские жители в 1812 году составляли 4,5 процента от общего числа населения, в 1851-мменее восьми, а в 1914 году15 процентов; по этому показателю Россия занимала одно из последних мест среди крупнейших и развитых государств.
Но литература по-прежнему создавалась для городского читателя и на «городском» языке. Нужно было это исправлятьчитатели заждались гостя из родной стороны.
* * *
В автобиографиях Есенин считал необходимым упомянуть, что он прошёл вольнослушателем два курса обучения в Московском городском народном университете А. Л. Шанявского, в группе общественно-философских наук.
Университет не выдавал ни аттестатов, ни даже справок о прохождении обучения. Экзамены сдавать там тоже было необязательно. Строго говоря, образованием в полном смысле слова это считать нельзя.
Однако лекции там читала московская профессура высшего уровня.
Университет был в те годы знаменит; именно поэтому Есенин во всегда кратких и больше прокладывающих необходимую для него канву, чем реально повествующих о его жизни автобиографиях считал важным о нём упомянуть.
Есенин появился там то ли в конце 1913 года, то ли уже в 1914-м. Его конспектов не сохранилось; ни одного упоминания о том, какие именно лекции он посещал, тоже нет.
Скорее всего, Есенин слушал лекции Павла Сакулина по русской литературе середины XIX века и, возможно, курс Матвея Розанова по истории литературы эпохи Возрождения и западной литературы XIX века.
Кто только не заходил в университет Шанявского в качестве вольнослушателя!
Один из преподавателей, Александр Кизеветтер, вспоминал: «Я видел там сидящими рядом офицера Генерального штаба и вагоновожатого городского трамвая, университетского приват-доцента и приказчика от Мюра и Мерилиза, даму с пушистым боа на шее и монаха в затрапезной рясе». Товарищ Есенина по нелегальной работе Георгий Пылаев, он же Скакун, тоже там обучался.
К написанному выше добавим воспоминания учившегося вместе с Есениным поэта Дмитрия Семёновского: «Бывали тут два бурята с кирпичным румянцем узкоглазых плоских лиц. Появлялся длинноволосый человек в белом балахоне, с босыми ногами, красными от ходьбы по снегу».
Ну и наконец: «кукольно красивый», безупречно одетый молодой поэт и его подруга Анна. В марте 1914 года они начнут жить вместе.
Снимут квартирку. За жильё будет платить она.
Есенин все имеющиеся у него деньги тратил на книги и журналы.
* * *
Изряднова никогда не будет на него обижаться.
Для всех женщин ЕсенинаЗинаиды, Екатерины, Надежды, Айседоры, Галины, Софьибудет характерно понимание того, с кем их связала судьба. Ни одна из них после его ухода не станет сводить с ним счёты, каждая к памяти о нём отнесётся бережно.
Но Анна Изрядноваслучай какой-то совсем русский: тихий, безропотный и смиренный.
Скорее всего, Изряднова была его первой женщиной.
«Он был такой чистый, светлый, у него была такая нетронутая, хорошая душаон весь светился»таким она запомнит Сергея.
«Нетронутая, хорошая душа»как бережно и точно подобраны слова.
Есенин не посвятит ей ни строчки, другим, к кому он в те же годы питал платонические чувства, стихи будут написаны: и Бальзамовой (совсем юношеские и неумелые), и Сардановской (уже классические).
Впрочем, у Есенина (это заметил ещё Мариенгоф) так будет случаться часто: для той, которая недосягаема, музыка, а женану что жена
«Ко мне он очень привязался, читал стихи», напишет Изряднова.
Кому же их ещё читать! Гриша умер, отец ничего не понимает, с Бальзамовой отношения, как с горки на тележке, Сардановская вдруг появится, напишет письмо, но потом исчезает на многие месяцы. Пробовал подарить стихи и свой портрет ещё одной константиновской знакомой, перебравшейся в Москву, Лидии Мацкевич, приписав: «Мне хотелось бы хоть раз ещё повидаться Одолела хандра», но с ней ничего не получилось. Есть Скакун и Бегун, но, кажется, они не очень хорошо понимают поэзию. В московские литературные кружки пару раз попадал, однако происходившее там показалось скучным.
Никого ближе и важнее Анны у него весной 1914-го не было.
В апреле она забеременела, но ему ничего не сказала. Она хотела ребёнка, Есениндаже думать об этом не мог.
В мае он оставил работу в типографии Сытина и уехал в Константиново.
Случилось несколько публикаций в маленьких московских журналах, но радость по этому поводу быстро перегорела; хотелось славы, а всё двигалось как-то слишком медленно.
Нужна была своя стаяили хотя бы один напарник в охоте.
После смерти Есенина ряд его московских знакомых напишут о том, как в 1914-м он читал свои стихи то здесь, то там и слушатели замирали от счастья; но все как один мемуаристы цитируют написанное куда позже: за прошедшие годы слова забылись, зато чувства можно подретушировать, сказав: я одним из первых слышал его «Гой ты, Русь моя родная» и сразу всё понял
Никаких прижизненных свидетельств о том, что Есенин в ту пору имел в Москве хотя бы минимальный успех, нет.
Что ему оставалось? Учиться было любопытно, но скучно. Большевистская работа? Слежку филёров за собой Есенин, кажется, стал замечать: они его постоянно теряли. Работу с «товарищами» он так или иначе продолжал. В мае стихотворение Есенина «Кузнец» опубликовала большевистская газета «Путь правды». В одном из писем он сетовал, что легкомысленное буйство восставших 1905 года «отдалило революцию на 20 лет» (ещё не знал, что Первая мировая ускорит все процессы). Однако постоянная подпольная работа всё-таки не отвечала его темпераменту и, главное, его планам.
В итоге Москва ничем не держала. Разве что Аннано
Родителям ничего о ней не сообщални отцу, ни матери это бы не понравилось. Да и не любил он её.
* * *
Мать расспрашивала:
Серёжа, ну ты скажи, как дальше будет, что с работой, что с учёбой, журналы твоихорошо, но ведь на них не проживёшь.
Он отвечал смуро:
Проживёшь.
Мать в который раз с удивлением разглядывала «Мирок»: вот ведь, неужели ж за буквы столбиком дают когда два рубля, а когда и пять. А в деревне любую песню бери и пой, никому платить не надо.
Когда в Москву обратно? спрашивала Татьяна Фёдоровна едва ли не каждый день.