Впрочем, с Кюнной Игнатовой Гайдай после «Долгого пути» уже не сотрудничал. Зато на съемках этого фильма красивая двадцатилетняя артистка (наполовину якутка, наполовину русская) встретила своего будущего мужа. Но им оказался не Сергей Яковлев, который играл Василия Кругликова, а исполнитель роли гадкого Латкина Владимир Белокуров, тот самый знаменитый мхатовский актер, курс которого оканчивала Нина Гребешкова. У Игнатовой и Белокурова была тридцатилетняя разница в возрасте, но этому браку не стоит сильно удивляться. В конце концов Белокуров в жизни не был Латкиным, а наиболее известная его кинорольВалерий Чкалов в одноименном фильме 1941 года.
Вернемся, однако, к «Долгому пути». После того как нам продемонстрировали главную героиню только что начавшегося фильма, на экране появляется титр: «От Москвы до Пермитысяча пятьсот верст». Теперь дорога уже не железная, а обычная, полевая. По ней тащится телега, запряженная двумя лошадьми. Камера передвигается вместе с ней. Следующий титр: «От Перми до Иркутскасемь тысяч верст» (так в первые же минуты первого гайдаевского фильма возникает тема его родного города). Тут уже телегу приходится выталкивать из грязичерез 20 лет в картине «Инкогнито из Петербурга» этот эпизод обрастет массой комических подробностей. Из рассказа «Чудная» в «пейзажные» сцены «Долгого пути» перешел разве что этот образ непролазной дороги: «К вечеру тучи надвинулись, ветер подул холодный, а там и дождь пошел. Грязь и прежде была не высохши, а тут до того развезлопросто кисель, не дорога!»
Еще один титр: «От Иркутска до Якутскатри тысячи верст». Та же телега передвигается по снегу и льду, через лютую вьюгу. Теперь неуклюжая повозка снабжена навесом, а лошадей уже три. Именно в этих кадрах убедительно показана та величественно-мрачная картина сибирской природы, с которой начинается рассказ «Ат-Даван»:
«Мы ехали вниз по Лене. По всей ширине ее торчали в разных направлениях огромные льдины, по-местному «торосья», которые сердитая быстрая река швыряла осенью друг на друга в борьбе со страшным сибирским морозом. Но мороз, наконец, победил. Река застыла, и только гигантские торосья, целый хаос огромных льдин, нагроможденных в беспорядке друг на друга, задавленных внизу или кинутых непонятным образом кверху, остался безмолвным свидетелем титанической борьбы, да кое-где еще зияли длинные, никогда не замерзающие полыньи, в которых прорывались и кипели быстрые речные струи. Над ними тяжело колыхались холодные клубы пара, точно в полыньях действительно был кипяток.
А с обеих сторон над этим причудливым ледяным хаосом стояли молчаливые огромные Ленские горы. Жидкая листвень цеплялась по склонам, широко раскидывая корни, но камень не дает ей расти, и склоны усеяны сплошь густою древесною падалью. <> И только на ровной, будто обрезанной, вершине лес сразу становится гуще и тянется длинною, темною, траурною каймой над белым скатом берега.
И так на десятки, на сотни верст!.. Целую неделю уже наш возок ныряет жалкою точкою между торосьями, колыхаясь, точно лодочка на бурном море Целую неделю я гляжу на полосу бледного неба меж высокими берегами, на белые склоны с траурной каймой, на «пади» (ущелья), таинственно выползающие откуда-то из тунгусских пустынь на простор великой реки, на холодные туманы, которые тянутся без конца, свиваются, развертываются, теснятся на сжатых скалами поворотах и бесшумно втягиваются в пасти ущелий, будто какая-то призрачная армия, расходящаяся на зимние квартиры».
А потом начинается мелодрама с элементами революционной прокламации. Почерк Гайдая здесь как будто еще нигде не заметен. Чего-либо комического в этом действительно печальном, минорном фильме тоже почти нет. Нечто забавное можно углядеть разве что в сцене первого визита статского советника Латкина к Раисе. Надменный чиновник явно не умеет общаться со стоящими на социальной лестнице ниже его и допекает простоватого батюшку Раисы одним и тем же вопросом:
Значит, служишь?
Так точно, ваше превосходительство, служу-с, подобострастно отвечает потенциальный тесть, который выглядит младше самого сватающегося. За минуту экранного времени этот диалог повторяется трижды, отчего сцена приобретает юмористический, почти гоголевский оттенок. В рассказе Короленко ничего подобного, разумеется, нет.
Наивысшая мелодраматическая точка ставится создателями в последней сцене фильма, когда ссыльная Раиса, уже собирающаяся покидать станцию Ат-Даван, внезапно видит на стене свою свадебную фотографию (как и в оригинале, она вышла замуж за студента, у которого в Кронштадте брала уроки). Она поворачивает голову и узнаёт в смотрителе своего Васю Кругликова. Но они вынуждены немедленно расстатьсяи, видимо, уже навсегда. Однако Раиса успевает-таки вырваться из цепких лап жандармов, дабы молниеносным движением обнять Кругликова и чмокнуть его на прощание. Всё это мастерски срежиссировано, и у чувствительных зрителей от такого финала наверняка навернутся слезы.
В дальнейшем Гайдай скептически относился к возможностям мелодрамы.
Вот тонут в лодке дети на экранепопробуй не заплачь! говорил он, имея в виду, что для того, чтобы вызвать смех, подобных универсальных рецептов не существует. Об этом же самом рассуждал во ВГИКе его учитель Александров, да и не он один.
В уже цитировавшемся нами интервью 1993 года, опубликованном в газете «Собеседник», Гайдай вспоминал: «Моя первая картина«Долгий путь»была грустной. Вообще мне очень давно хотелось сменить жанр, сделать что-то другое, мелодраму, драму, киноповесть и даже трагедию, но как-то всё не получалось. Вот Юрий Никулин может подтвердить, я всё время говорилвот это моя последняя комедия, больше не буду. И начинал снимать очередную комедию. Александр Вениаминович Мачерет, режиссер, писатель, драматург, как-то сказал мне: «Леня, делай комедии!» Я спрашиваю: «Почему комедии?» «Обыкновенную картину, он говорит, каждый может сделать, а комедиюне каждому дано. Так что если у тебя получается, то делай!» Сейчас я думаю: когда сил уже не останется, сниму психологическую драму. А всё-таки хорошо, когда приходишь в зрительный зал, садишься незаметно, а в зале смех. На серьезном фильме не поймешь, нравится он зрителю или нет. Может, кто-то там плачет, но он потихоньку плачет, а смеются во весь голос. Я считаю, что если на комедии в зрительном зале смеха нет, то это не комедия. Я вообще люблю посмеяться и других посмешить тоже люблю»{43}.
Тем не менее мысли о том, чтобы снять еще одну мелодраму, не оставляли Гайдая до конца его дней.
Представляешь, как будет здорово, фантазировал он в разговорах с женой, полный зал народуи все как один плачут!
Нине это тоже казалось заманчивым:
А что, ну и сними мелодраму.
Но, помечтав какое-то время, Гайдай в конце концов отказывался от подобных планов:
Всё-таки нет, не надо, чтобы плакали. Люди ведь так плохо живутпускай хоть в кино посмеются.
И действительно, кто еще из советских режиссеров мог предоставить народу возможность всласть посмеяться? Лишь во время демонстрации его комедий смех в бессчетных кинозалах Советского Союза не умолкал ни на минуту.
При этом Леонид Иович всем своим творчеством неизменно отстаивал чистоту комического жанра. Так, он был уверен, что кинокомедия ни в коем случае не должна быть сугубо разговорной. Неоднократно бывало, что, посмотрев какую-то не слишком удачную комедию, Гайдай резюмировал свое впечатление от фильма:
Нет, не получилось. Слов слишком много.
Это был максимум критики, которую позволял себе Гайдай, говоря о своих коллегах за глаза. Однако непосредственно при разговоре с иным приятелем-режиссером Леонид Иович не стеснялся высказывать свое нелицеприятное мнение более подробно.
Вот что вспоминал, например, Георгий Данелия о том времени, когда он только что закончил картину «Не горюй!»:
«Не понравился «Не горюй!» только троимодной красивой художнице (она полюбила меня за смелость после фильма «Тридцать три», а после «Не горюй!» разлюбила) и двум кинорежиссерамЛеониду Гайдаю и Сергею Параджанову.
С Гайдаем я дружил. Мне нравилось то, что он делал. У Леонида Гайдая особый дар. Его иногда обвиняли в том, что он ничего нового не придумывает, только берет и использует трюки немого кино; но многие пробовали использовать трюки немого кинои ни у кого, кроме Гайдая, ничего путного не получилось.