Неизвестно, что послужило тому причиной беседа ли Уильяма-младшего с Ропером или действие иных сил, но во властных кругах имя Додда вскоре начало упоминаться в связи с возможными дипломатическими назначениями. И вот 15 марта 1933 г., прервав очередную поездку на свою вирджинскую ферму, Додд отправился в Вашингтон, чтобы встретиться с Корделлом Халлом, новым госсекретарем Рузвельта, с которым он уже несколько раз пересекался по разным поводам. Халл был высокий седовласый мужчина. У него была массивная нижняя челюсть и ямочка на подбородке. Внешне он казался воплощением идеального министра иностранных дел, но те, кто знал его ближе, отлично понимали: если его как следует разозлить, он способен разразиться потоками самой недипломатичной брани. К тому же он сильно картавил произносил «у» вместо «р», как персонаж мультиков Элмер Фадд. (Рузвельт в кругу друзей время от времени подшучивал над госсекретарем: так, однажды он упомянул о халловских «тоуговых договоуенностях».) На этой встрече с Доддом у Халла, как обычно, из кармана рубашки торчали несколько красных карандашей, служивших его излюбленным инструментом государственного управления. Он сказал о возможности назначения Додда в Нидерланды или Бельгию. Именно на такое назначение и надеялся Додд, но теперь, представив себе повседневные реалии новой жизни, засомневался. «Тщательно рассмотрев ситуацию, написал Додд в карманном дневнике, я сказал Халлу, что не могу согласиться на эту должность».
Однако его имя продолжало звучать в высших эшелонах власти.
Наконец в июне, в четверг, раздался телефонный звонок. Поднеся трубку к уху, Додд услышал голос, который сразу узнал.
Глава 2Вакансия в Берлине
Никто не хотел занимать этот пост. Задача, поначалу казавшаяся новому президенту США Рузвельту одной из самых простых, к июню 1933 г. стала почти невыполнимой. Казалось бы, пост посла в Берлине должен был считаться весьма привлекательным: конечно, не Лондон и не Париж, но все же одна из главных европейских столиц, расположенная в центре страны, где под руководством недавно назначенного канцлером Адольфа Гитлера осуществляются поистине революционные преобразования. В тот период Германия переживала великое возрождение (или погружение в жесточайший мрак, это с какой стороны посмотреть). После восхождения Гитлера к вершинам власти страна корчилась в болезненном спазме поощряемого государством насилия. Гитлеровская военизированная организация Sturmabteilung, или СА (штурмовые отряды коричневорубашечников), буквально сорвалась с цепи. Штурмовики арестовывали, избивали, а иногда и убивали коммунистов, социалистов и евреев. В подвалах, сараях и других помещениях коричневорубашечники устраивали импровизированные тюрьмы и пыточные камеры. В одном только Берлине насчитывалось около 50 так называемых бункеров. К десяткам тысяч людей применялся так называемый защитный арест (Schutzhaft) до смешного прозрачный эвфемизм для обозначения ареста без суда и следствия. По некоторым оценкам, в заключении погибли от 500 до 700 арестованных. Как отмечалось в показаниях одного свидетеля, зафиксированных полицией, для некоторых арестованных устраивали инсценировки казней через утопление или повешение. Самую печальную известность приобрела тюрьма близ аэропорта Темпельхоф «Колумбия-хаус» (не путать с «Колумбус-хаус», прекрасным зданием в стиле модерн в центре Берлина). Наблюдая за этими социальными потрясениями, один из лидеров еврейских общин, нью-йоркский раввин Стивен Уайз, сказал своему другу, что Германия «перешла границы цивилизованности».
Первую попытку назначить кого-то послом в Берлин Рузвельт предпринял еще 9 марта 1933 г., менее чем через неделю после вступления в должность. Как раз тогда насилие в Германии достигло, казалось, максимального уровня жестокости. Президент предложил пост посла Джеймсу Коксу (когда в 1920 г. тот баллотировался на президентский пост, Рузвельт был кандидатом на должность вице-президента).
В письме, так и сочащемся лестью, Рузвельт писал: «Не только в силу симпатии к вам, но и потому, что считаю вас самой подходящей фигурой для этой ключевой должности, я весьма желал бы направить на утверждение сената именно вашу кандидатуру на пост посла США в Германии. Очень надеюсь, что вы примете предложение, обсудив его с вашей очаровательной супругой, которая, кстати, была бы идеальной хозяйкой посольства. Прошу вас, отправьте мне телеграмму с одним словом: Да».
Но Кокс ответил «нет»: различные деловые интересы (в частности, он владел несколькими газетами) вынудили его отказаться от предложения. В своем ответе он не упомянул о волне насилия, захлестнувшей Германию.
Рузвельт на время отложил этот вопрос, чтобы заняться терзавшим страну экономическим кризисом Великой депрессией, которая к той весне лишила рабочих мест треть трудоспособного населения США (не считая занятых в сельском хозяйстве) и вдвое снизила показатель валового национального продукта. Президент вернулся к проблеме лишь спустя месяц (а возможно, даже позже); тогда он предложил пост посла Ньютону Бейкеру, который при Вудро Вильсоне был министром обороны, а потом стал партнером в одной кливлендской юридической фирме. Но Бейкер тоже отказался. Отказался и третий кандидат видный предприниматель Оуэн Янг. Рузвельт попробовал обратиться к Эдварду Флинну, одному из ключевых деятелей Демократической партии, который оказывал ему серьезную поддержку. Флинн обсудил предложение с женой и сообщил: «Мы сошлись на том, что, поскольку у нас маленькие дети, согласиться на такое назначение не можем».
В ходе поисков Рузвельт как-то шутливо заметил одному представителю семейства Варбург:
Знаете, Джимми, а ведь я мог бы направить послом в Берлин еврея. Как вам эта должность?
Наступил июнь. Сроки поджимали. Рузвельт втянулся во всепоглощающую борьбу за проведение своего Закона о восстановлении национальной промышленности краеугольного камня его «Нового курса». Он столкнулся с яростным сопротивлением, вдохновляемым группой влиятельных республиканцев. В начале месяца, за несколько дней до ухода конгресса на летние каникулы, создалось впечатление, что законопроект вот-вот будет принят, хотя он по-прежнему подвергался нападкам со стороны республиканцев и даже некоторых демократов (противники закона выпускали целые «залпы» поправок, вынуждая сенаторов проводить нескончаемые заседания). Рузвельт опасался, что если баталии затянутся, закон либо не пройдет, либо окажется выхолощенным. Отчасти это было связано с тем, что вынужденное продление сессии могло вызывать недовольство законодателей, стремящихся как можно скорее вырваться из Вашингтона на летний отдых. В стране стояла небывалая жара, температура воздуха достигала рекордных отметок, от зноя погибли более 100 человек. Вашингтон исходил паром, люди обливались потом. Заголовок на первой полосе The New York Times, растянувшийся аж на три колонки, гласил: «Рузвельт сокращает программу заседаний, чтобы быстрее завершить сессию: он видит, что его политика под угрозой».
В этом и была загвоздка: конгресс должен был утвердить кандидатуру и оклад нового посла. И чем ближе были летние каникулы, тем сильнее Рузвельт испытывал давление, связанное с необходимостью выбрать нового представителя США в Берлине. В итоге ему пришлось рассматривать кандидатуры, находящиеся за пределами круга его привычных протеже. Среди таких кандидатур были президенты по меньшей мере трех колледжей и рьяный пацифист Гарри Эмерсон Фосдик, пастор баптистской Риверсайдской церкви на Манхэттене. Впрочем, никто из этих людей не казался ему идеальным кандидатом, и никому из них он так и не предложил должность.
7 июня, в среду, за несколько дней до ухода конгрессменов в летние отпуска, Рузвельт встретился с ближайшими советниками и сообщил, что ему, как это ни досадно, никак не удается найти нового посла. Среди присутствовавших был уже знакомый нам министр торговли Дэниел Ропер, которого Рузвельт иногда называл Дядюшка Дэн.