Костя, а можно отсюда уйти в самоволку?
Вот там, в том парадном, есть дверь с выбитым стеклом. Посмотри налево-направо, нет ли поблизости часового, и, если мимо идет трамвай, быстро прыгай на подножку и гуляй себе вволю. Ведь на медкомиссию тебе надо явиться только через три дня. Придешь прямо туда, а пока делай, что хочешь. Оставь только талоны на питание, чтобы я не вызывал тебя на построении.
Я воспользовался этим советом и ушел в город, благо знакомых было много. Бродил по Ленинграду, о котором столько мечтал, ночевал у друзей и в положенный день предстал перед медкомиссией. Вопреки ожиданиям, меня признали годным и зачислили в школу.
Конечно, о работе в органах госбезопасности у каждого из нас были самые разные, нередко романтические представления, навеянные литературой. Но начались занятия в школе, и постепенно стала вырисовываться совсем иная картинамы поняли: нас ждет упорная и нелегкая повседневная работа, которая потребует мобилизации всех сил, а главноесерьезных знаний и умения.
Тогда многие из нас узнали, что означает эта страннаое словоСмерш. Оказывается, оно расшифровывалось как «Смерть шпионам!», и придумал такое название сам Сталин. Нам казалось, что это слово проникнуто даже какой-то романтикой.
Нашу жадность к занятиям можно понять: ведь многим из курсантов пришлось из-за войны прервать образование. Поэтому читали все подряд, просто упивались чтением.
Надо сказать, книгу я полюбил с детства. Памятна история прочтения романа С.Н. Сергеева-Ценского «Севастопольская страда». Отец положил в вещевой мешок двухтомник эпопеи, когда мы уходили из Донбасса. Мы с ним читали эту книгу на платформах поездов, увозивших оборудование на восток, на ночевках, и по мере прочтения отец использовал листы на самокрутки, потому что другой бумаги ведь не было. Так и дочитали, и докурили. Осенью сорок третьего, когда мы вошли в какой-то дом в одной из отбитых у немцев деревень, на чудом сохранившейся этажерке я увидел третий том «Севастопольской страды», взял с собой и читал на привалах. Последний том одолел уже в сорок четвертом на госпитальной койке, когда немного пришел в себя после второго ранения. Летом сорок третьего наша дивизия находилась на переднелокации под Гжатском, получив гвардейское звание. Каким-то образом к офицерам полка попала книга Сергеева-Ценского «Брусиловский прорыв». Она долго ходила по рукам и в конце концов осела у меня. Я читал ее вслух солдатам во время перерывов на учениях, затем на привалах по пути на фронт, а закончил в окопе перед атакой на Гнездиловские высоты. Дочитал, положил книгу на бруствер окопа и, перевалившись через него, пошел в бой.
Оказавшись в Ленинграде, в свободное от занятий время многие из нас целые дни проводили в публичной библиотеке имени М.Е. Салтыкова-Щедрина, а по воскресеньям посещали открытые лекции в университете, где курс западной истории читал академик Евгений Викторович Тарле.
Но это было потом, а пока проходили мандатную комиссию, пока нас проверяли, группе абитуриентов поручили одну работу: во время войны множество книг из частных библиотек и разбитых хранилищ свезли в Петропавловскую крепость. Необходимо было разобрать их и вернуть в библиотеки. Я попал в команду, которой предстояло сортировать книги на хорах собора Петра и Павла. Каких только уникальных изданий я там не увидел! Книги с автографами Достоевского, Герцена, Огарева, Горького, подшивки журнала «Будильник» Да чего там только не было!
Мы забирались на хоры собора, читали и не могли оторваться. Часами сидели почти под куполом, пока не спохватывались и не принимались снова за дело. Работы было много, но задание все же выполнили, хотя и задерживались в соборе чуть ли не до самого отбоя.
В выходные дни ходили в театр, причем иной раз дважды: на утренний и на вечерний спектакливосполняли упущенное во время войны.
Те годы в Ленинграде незабываемы. На Петроградской стороне довольно часто можно было наблюдать такую забавную сценку: курсанты в форме самых различных родов войск, бывшие летчики, танкисты, пехотинцы (все мы донашивали свои военные «мундиры») идут одной колонной, а вездесущие ленинградские мальчишки, пристроившись сзади, шагают в ногу с нами и вопят во все горло: «Шпионы идут! Шпионы идут!» Они-то все знали.
Ленинград был, конечно, ни с чем не сравнимым городом. И никому не в обиду будь сказано, господствовала в нем особая, отличавшая только этот город культура. Видимо, здесь сыграла свою роль старая петербургская интеллигенция. Со временем эта грань между Петербургом и другими городами, к сожалению, стала стираться, возможно, повлияло то обстоятельство, что в значительной степени сменилось коренное население: после войны много людей приехало в Ленинград из других городов и районов страны, заменив нашедших вечный покой на Пискаревском и иных кладбищах.
Требования к слушателям в школе предъявлялись высокие, но мы и сами учились старательно, и не только по учебникам. И практические занятия, и теоретическую подготовку с нами проводили, широко используя документы и дела военной контрразведки. Разумеется, осваивался и опыт только что закончившейся войны.
Учиться было очень интересно. Мы знакомились с документами, связанными с разоблачением фашистской агентуры, действовавшей в нашем тылу, изучали методы заброски этой агентуры немецкими спецслужбами, подробно разбирали деятельность разведывательных и контрразведывательных органов, диверсионных и разведывательных школ, созданных немцами на оккупированной территории. Наряду с этим, конечно, штудировали операции по проникновению нашей разведки и контрразведки в немецкие спецслужбы, в диверсионные школы и штабы войск. Нужно было освоить весь этот годами накопленный опыт, ведь работа в контрразведке потребует очень серьезной профессиональной подготовки.
Уже тогда стало заметным, что во всех курсах специальных дисциплин упорно обходили период 19371938 годов, и только в программе истории ВКП(б) находила отражение деятельность троцкистов и других политических группировок.
Нелепо было бы уверять, будто никто из нас, в том числе и я, ничего не знал о жестоких репрессиях того временимоим родственникам пришлось испытать все это, так сказать, на собственной шкуре. Но в школе об этом периоде говорилось глухо, и это в Ленинграде, где в те годы все было обострено до крайности.
Много лет прошло после убийства С.М. Кирова, но в городе его имя было еще у всех на слуху. Давно сменили его герои обороны Ленинграда, признанные авторитеты: Кузнецов, Попков, Капустин, но имя Кирова по-прежнему оставалось для них свято. Недаром в блокадную зиму 1941 года прозвучали знаменитые стихи Николая Семеновича Тихонова «По городу Киров идет».
Почему в учебном процессе замалчивалась деятельность следственных органов тех лет, понимали далеко не все, однако вопросов никто не задавал и каждый находил этому свое объяснение. Должен сказать, что мысль о незаконности репрессий большинству из нас, слушателей школы Смерш, даже в голову не приходила. Тем более что наши наставники постоянно внушали: в работе следует строго соблюдать законность, объективно подходить к оценке оперативных материалов, исключать провокационные методы в деятельности.
Разумеется, время, переживаемое после Победы, само собой сняло некоторые вопросы, казалось, самое важноевосстановить разрушенное, залечить раны. И наверное, незабвенный Николай Черкасов, играя Ивана Грозного в пьесе В. Соловьева «Великий государь», в те годы говорил о том же: «Когда вокруг тебя кишат такие змеи, то и ужа, принявши за змею, убить не грех».
К сожалению, эта глубоко порочная мысль закрепилась на Руси издавна в народной поговорке: «Лес рубятщепки летят».
После войны люди хотели жить, вспоминая только самое лучшее из довоенных лет. И нам было чем гордитьсяведь мы выстояли в кровавой войне, победили фашизм!
Кстати, в последние годы мы все как-то стали забывать о важнейшем факторе, несомненно повлиявшем на исход войны. У нас много говорилось и писалось о планах Гитлера по уничтожению коммунистов и евреев, но при этом забыта и такая цель гитлеровской верхушки, как уничтожение славянских народов. А ведь именно борьба против этой угрозы объединила многие народы, и они сражались не только за свою независимость, свою государственность, но и за само существование. Не случайно возникли в те годы различные славянские комитеты, а солдаты на фронте называли себя «братья-славяне». В сознании народов, сражавшихся против немецкого фашизма, постоянно жила мысль о грозившем им геноциде.