В совещании участвовал Гарольд Икес, министр внутренних дел, влиятельный советник президента, сыгравший важную роль в осуществлении рузвельтовского комплекса программ социальных инициатив и финансовых реформ (так называемого «Нового курса»). «Судя по всему, заметил Икес, Черчилль становится весьма безответственным под влиянием алкоголя». Кроме того, Икес пренебрежительно заявил, что Черчилль «слишком стар». Фрэнсис Перкинс, министр труда, вспоминала, что во время этой встречи Рузвельт, казалось, «испытывал неуверенность» по поводу Черчилля.
Впрочем, сомнения насчет нового премьер-министра (в особенности касательно его пристрастия к выпивке) появились задолго до этого совещания. В феврале 1940 года Самнер Уэллес, заместитель госсекретаря США, предпринял международную поездку (под названием «Миссия Уэллеса»), в ходе которой встретился с политическими лидерами в Берлине, Лондоне, Риме и Париже с целью прозондировать политическую обстановку в Европе. В частности, он посетил Черчилля, занимавшего тогда пост Первого лорда Адмиралтейства. Уэллес писал об этой встрече в своем отчете: «Когда меня ввели в его кабинет, мистер Черчилль сидел перед камином, куря 24-дюймовую сигару и попивая виски с содовой. Судя по всему, до моего прибытия он употребил уже немало порций этого напитка».
Но главным источником скептицизма по поводу Черчилля стал Джозеф Кеннеди, американский посол в Великобритании, который испытывал неприязнь к премьер-министру и неоднократно отправлял на родину пессимистические доклады о перспективах Британии, а также о характере Черчилля. Однажды Кеннеди пересказал Рузвельту замечание Чемберлена: мол, Черчилль «весьма увлекается алкоголем, и его суждения всегда оказываются ошибочными».
А посла, в свою очередь, недолюбливали в Лондоне. Так, жена лорда Галифакса, министра иностранных дел в черчиллевском кабинете, не выносила Кеннеди из-за того, что он так низко оценивал шансы Британии на выживание и к тому же предсказывал, что немецкие войска быстро расправятся с Королевскими ВВС.
Она писала: «Я с удовольствием убила бы его».
Глава 4Наэлектризованные
За эти первые 24 часа в новой должности Черчилль явил себя премьер-министром совершенно необычного типа. Чемберлен (Старый Зонтик, он же Коронер) был степенным и осмотрительным, а новый премьер, в полном соответствии со своей репутацией, оказался экспансивным, энергичным и совершенно непредсказуемым. Едва ли не первым делом в качестве премьера Черчилль назначил сам себя министром обороны, что заставило одного из уходящих чиновников записать в дневнике: «Спаси нас Бог». Это был новый пост, заняв который Черчилль мог контролировать работу начальников штабов, которые, в свою очередь, управляли армией, флотом и военно-воздушными силами. Теперь он взял под контроль все военные действия Великобритании и взял на себя всю ответственность за них.
Он с сумасшедшей скоростью создавал кабинет, уже к полудню следующего дня произведя назначения на семь ключевых постов. Он оставил лорда Галифакса министром иностранных дел, а кроме того, в знак щедрости и лояльности включил в состав правительства и Чемберлена, сделав его лордом-председателем Совета (посредником между правительством и королем: этот пост не предполагал особой нагрузки и, по сути, являлся синекурой). Вместо того чтобы сразу же выселить Чемберлена из резиденции премьер-министра в доме 10 по Даунинг-стрит, Черчилль решил пока продолжать жить в Адмиралтейском доме, чтобы дать Чемберлену время с достоинством уйти. Он предложил Чемберлену поселиться рядом в таунхаусе по адресу Даунинг-стрит, 11, где тот проживал в 1930-х годах, когда занимал пост канцлера казначейства.
По всему Уайтхоллу словно пронесся мощный электрический разряд. Притихшие коридоры пробудились. «Казалось, правительственная машина в одночасье получила пару новых передач, обретя способность ездить гораздо быстрее, чем казалось возможным когда-либо прежде», писал Эдуард Бриджес, секретарь военного кабинета. Эта новая энергия, незнакомая и тревожащая, пронизывала теперь все уровни бюрократии, от последнего секретаря до самого важного министра. Дом 10 по Даунинг-стрит словно бы подвергся воздействию какого-то гальванического эффекта. По словам Джона Колвилла, при Чемберлене даже приближение войны не изменило темп работы правительства. Но Черчилль был как динамо-машина. К немалому изумлению Колвилла, «теперь почтенных чиновников нередко можно было увидеть бегущими по коридорам». Нагрузка самого Колвилла и его товарищей по личному секретариату Черчилля возросла до невообразимых прежде уровней. Черчилль выпускал директивы и распоряжения в виде коротких текстов, которые называли «служебными записками»: он диктовал их машинистке (какая-то из них всегда находилась рядом) с момента своего пробуждения и до отхода ко сну. Он приходил в ярость от орфографических ошибок и бессмысленных фраз в этих записях: он считал, что их причина невнимательность машинисток, хотя на самом деле под его диктовку печатать было непросто (в частности, из-за того, что он слегка шепелявил). Записывая одну его 27-страничную речь, машинистка Элизабет Лейтон, пришедшая на Даунинг-стрит в 1941 году, навлекла на себя его гнев, допустив одну-единственную ошибку напечатав «министр авиации» вместо «министерство авиации» и тем самым случайно породив яркий визуальный образ: «Министр авиации в состоянии хаоса, сверху донизу». По словам Лейтон, речь Черчилля порой не так-то просто было разобрать, особенно по утрам, когда он диктовал с постели. На ясности его речи сказывались и другие факторы. «Он вечно держит во рту сигару, отмечала она, к тому же во время диктовки он обычно расхаживает по комнате взад-вперед: то он за твоим стулом, то у дальней стены».
Он обращал внимание на мельчайшие детали даже на формулировки и грамматику в докладах министров. Аэродром им предписывалось именовать airfield, а не его синонимом aerodrome. Самолет следовало называть не aeroplane, а aircraft. Особенно Черчилль настаивал на том, чтобы министры составляли свои записки как можно лаконичнее: длина каждой не должна была превышать страницы. «Если вы не излагаете свои мысли сжато значит, вы лентяй», отмечал он.
Такие высокие требования к служебной коммуникации (в особенности к ее точности) заставляли сотрудников на всех уровнях правительственной бюрократии испытывать новое чувство ответственности за происходящие события, разгоняя затхлость рутинной министерской работы. Черчилль каждый день выпускал десятки распоряжений. Они всегда отличались лаконичностью и всегда были написаны предельно ясным и точным языком. Нередко он требовал ответа по какой-нибудь сложной теме еще до конца дня. «Все, что не касалось насущно необходимых дел, не имело для него никакой ценности, писал генерал Алан Брук, которого секретари, работавшие в доме 10 по Даунинг-стрит, прозвали Бруки. Когда он хотел, чтобы что-то сделали, все прочее следовало немедленно бросить».
По наблюдениям Брука, эффект был такой, «словно луч прожектора неустанно шарит по всем закоулкам администрации, так что даже самые мелкие клерки чувствовали, что однажды могут оказаться под этим лучом, который высветит все, чем они занимаются».
В ожидании переселения Чемберлена из дома 10 по Даунинг-стрит Черчилль устроил себе офис на первом этаже Адмиралтейского дома, где он планировал работать по ночам. Машинистка и личный секретарь базировались в столовой и каждый день неоднократно преодолевали коридор, уставленный мебелью с дельфиньими мотивами (спинки и ручки кресел были украшены узорами в виде водорослей и гибких морских животных). Кабинет Черчилля находился в одной из внутренних комнат. На рабочем столе он держал всевозможные пилюли, порошки, зубочистки, нарукавники, а также разнообразные золотые медали, которые он использовал в качестве пресс-папье. Рядом на столике размещались бутылки виски. Днем же Черчилль занимал свой кабинет на Даунинг-стрит.