«Преувеличивают, у нас всегда все преувеличивают! говорит она возмущенно. Теперь все валят на Сталина. А Сталину тоже было сложно, мыто знаем, что жизнь его была сложной, не так-то все было просто Сколько он сам по ссылкам сидел, нельзя ведь и этого забывать! Нельзя забывать заслуг!».
Она все еще уверена, что Редене жив, хотя ей прислали официальные бумаги о его посмертной реабилитации. Она считает, что у него где-то там на севере, в Магадане или на Колыме, есть другая семья («Это так естественно, столько лет прошло!»говорит она), и что он просто не хочет возвращаться домой. Иногда ей не то снятся сны, не то являются галлюцинацииона уверяет потом, что видела мужа, что говорила с ним.
Она живет в своем мире, где воспоминания прошлых, давних лет, видения, тени мешаются с сегодняшним днем. Только годы тюрьмышесть летона никогда не вспоминает. Память ее удерживает лишь доброе, интересное, замечательных людей, которых она повидала немало».
Как мы помним, в семье Аллилуевых было четверо детей. Павел то ли умер от разрыва сердца, то ли был отравлен. Судьба Анны была незавидной. А Федор? Светлана Аллилуева пишет: «Чтобы закончить портреты мамины, надо сказать несколько слов о Федоре. Он не избежал общей участи нашей семьи, судьба сломила его только немного раньше, чем других.
Это был молодой человек с незаурядными способностями к математике, физике, химии. Пред самой революцией его приняли в аристократическую касту гардемарин только благодаря его исключительной одаренности. Потом последовала революция, гражданская война.
Конечно, он тоже воевал. На войне ему захотелось в разведку, его решил взять к себе Камо (Тер-Петросян, кавказский большевик. Г. К), легендарный бесстрашный Камо, хорошо знавший его родителей еще по Тифлису. Но Камо не рассчитал. То, что могли вынести, не моргнув глазом, он сам и его разведчики, обладатели стальных нервов, было не под силу другим
Он любил делать «испытания верности» своим бойцам. Вдруг инсценировал налет: все разгромлено, все захвачено, связаны, на полуокровавленный труп командира Вот лежит, тут же, его сердцекровавый комок на полу Что же будет делать теперь боец, захваченный в плен, как поведет себя?
Федя не выдержал «испытания». Он сошел с ума тут же, при виде этой сцены И болел долго, всю жизнь. И навсегда остался полуинвалидом
Неопрятно, неаккуратно евший за столом, типичное поведение душевнобольного, он не вызывал симпатии чужих, но близкие и друзья знали цену его знаниям, его начитанности, его доброму сердцу. Отец мой жалел его (хотя и посмеивался над его чудачествами), но избегал встреч с ним».
А Надежда Аллилуева свела счеты с жизнью по-своему
«Я считаю, что упреков я не заслужила»
В XIV веке Триединский Собор, следуя заповеди «Не убий!», официально признал суицид убийством. Трупы несчастных стали подвергаться самым изощренным надругательствам. Тела вешали за ноги на центральных улицах, закапывали на перекрестках с вбитым в сердце колом, с позором хоронили вместе с падалью и даже дошли до того, что стали выкапывать из могил трупы людей, всего лишь заподозренных в «преступлении».
При Сталине многие видные партийные, государственные и военные деятели кончали с собой, когда видели, что вот-вот будут арестованы по ложным обвинениям. Иногда чекисты, приходившие для ареста, сами подсказывали несчастным людям такой выход. Среди тех, кто в 1930-х годах застрелился, спасаясь от репрессий, заместитель наркома обороны Ян Гамарник, Евгения Ежова (Хаютина), жена шефа НКВД. Но самоубийством кончали и те, кому не грозила опасность (по крайней мере немедленная) ареста и тем более физического уничтожения. Безусловным вызовом были самоубийства Надежды Аллилуевой и близкого друга Сталина наркома Серго Орджоникидзе.
Римский философ рассуждает о самоубийстве в «Письмах к Люцилию»: «Не сама жизнь есть благо, но хорошая жизнь. Мудрец должен жить столько, сколько следует, а не столько, сколько может. Он ясно видит, когда будет побежден, с кем, как и что должно ему делать. Он всегда имеет в виду не то, как продолжительна жизнь, но какова она. И как только наступают тяжелые обстоятельства, нарушающие его спокойствие, он перестает жить.
По существу, безразличноумереть раньше или позже; важно только, как умереть: хорошо или дурно. Умереть хорошозначит избежать опасности дурной жизни».
Какой же «дурной жизни» хотела избежать Надежда Аллилуева. Вчитаемся в ее письма к мужу, написанные за год-два до смерти.
Н. С. АЛЛИЛУЕВА И. В. СТАЛИНУ
19 сентября 1930 г.
«Здравствуй, Иосиф!
Как твое здоровье? Приехавшие тт. (Уханов и еще кто-то) рассказывают, что ты очень плохо выглядишь и чувствуешь себя. Я же знаю, что ты поправляешься (это из писем). По этому случаю на меня напали Молотовы с упреками, как это я могла оставить тебя одного, и тому подобные, по сути совершенно справедливые, вещи. Я объяснила свой отъезд занятиями, по существу же это, конечно, не так. Это лето я не чувствовала, что тебе будет приятно продление моего отъезда, а наоборот. Прошлое лето это очень чувствовалось, а это нет. Оставаться же с таким настроением, конечно, не было смысла, т. к. это уже меняет весь смысл и пользу моего пребывания. И я считаю, что упреков я не заслужила, но в их понимании, конечно, да. На днях была у Молотовых, по его предложению, поинформироватъся. Это очень хорошо, т. к. иначе я знаю только то, что в печати. В общем, приятного мало. Насчет же твоего приезда Авель говорит тт., я его не видела, что вернешься в конце октября; неужели ты будешь сидеть там так долго?
Ответь, если не очень недоволен будешь моим письмом, а впрочем, как хочешь.
Всего хорошего. Целую.
Надя.»
Там же, л. 4142.
И. В. СТАЛИН Н. С. АЛЛИЛУЕВОЙ
24 сентября 1930 г.
«Татька!
Получил посылку от тебя. Посылаю тебе персики с нашего дерева.
Я здоров и чувствую себя как нельзя лучше. Возможно, что Уханов видел меня в тот самый день, когда Шапиро поточил у меня восемь (8!) зубов сразу, и у меня настроение было тогда, возможно, неважное. Но этот эпизод не имеет отношения к моему здоровью, которое я считаю поправившимся коренным образом.
Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и допустили в отношении тебя несправедливость. Что касается твоего предположения насчет нежелательности твоего пребывания в Сочи, то твои попреки так же несправедливы, как несправедливы попреки Молотовых в отношении тебя. Так, Татъка.
Я приеду, конечно, не в конце октября, а много раньше, в середине октября, как я говорил тебе в Сочи. В видах конспирации я пустил слух через Поскребышева о том, что смогу приехать лишь в конце октября. Авель, видимо, стал жертвой такого слуха. Не хотелось бы только, чтобы ты стала звонить об этом. О сроке моего приезда знают Тать-ка, Молотов и, кажется, Серго.
Ну, всего хорошего.
Целую крепко, много.
Твой Иосиф
24/IX-30
Р. S. Как здоровье ребят?»
Там же, л. 4345.
Н. С. АЛЛИЛУЕВА И. В. СТАЛИНУ
30 сентября 1930 г.
«Здравствуй, Иосиф!
Еще раз начинаю с того жеписьмо получила. Очень рада, что тебе хорошо на южном солнце. В Москве сейчас тоже неплохо, погода улучшилась, но в лесу определенная осень. День проходит быстро. Пока все здоровы. За восемь зубов молодец! Я же соревнуюсь с горлом, сделал мне профессор Свержейский операцию, вырезал 4 куска мяса, пришлось полежать четыре дня, а теперь я, можно сказать, вышла из полного ремонта. Чувствую себя хорошо, даже поправилась за время лежания с горлом.
Персики оказались замечательными. Неужели это с того дерева? Они замечательно красивы. Теперь тебе при всем нежелании, но все же скоро придется возвращаться в Москву, мы тебя ждем, но не торопим, отдыхай получше.
Привет. Целую тебя.
Надя
Р. S. Да, Каганович квартирой очень остался доволен и взял ее. Вообще был тронут твоим вниманием. Сейчас вернулась с конференции ударников, где говорил Каганович (очень неплохо), а также Ярославский. После была «Кармен»под управлением Голованова, замечательно. Н. А.».