Тем временем Старинов работал по выявленному адресу. Хозяин дома чех Рудольф Гочекаль, попавший в плен еще в Первую мировую войну и затем оставшийся в России, как выяснилось, для контрразведки был не чужим человеком. На этот раз ему не повезло. У контрразведки, а точнее, у архивов оказалась крепкая память, которую не смогла стереть даже война. Незадолго до ее начала Гочекаль проверялся местным отделом НКВД. Но тогда возникшие было у сотрудников подозрения о его связях с германской разведкой не нашли документального подтверждения. Теперь цепочка доказательств замкнулась. Последним звеном в ней оказался Биттиг, засветившийся на этом адресе.
Появление на пороге дома Старинова с вооруженными бойцами из отделения охраны отдела Смерш нагнало страх на Гочекаля. В кабинет к Москалеву он вошел сам не свой и поплыл уже на первых вопросах. Одно только упоминание контрразведчиками о его прошлых подозрительных контактах с сотрудниками германской фирмы, работавшими в середине 30-х годов в России, развязало ему язык. Гочекаль, видимо, посчитал, что его раскрыли и, спасая свою жизнь, заговорил.
Он признался, что с 1936 года тесно сотрудничал с германской разведкой. До войны выполнил ряд ее заданий. Во время гитлеровской оккупации Рославля о нем, по его словам, на время забыли. Но когда обстановка на фронте накалилась и немецкие войска откатились к городу, о Гочекале вспомнили снова. В кабинете начальника отдела разведки 52-го армейского корпуса капитана Виккопфа его познакомили с ефрейтором Клаусом Биттигом. Не вдаваясь в детали задания Биттига, он поручил Гочекалю обеспечить канал связи. Теперь на руках у Москалева имелись не только весомые вещественные доказательства, но и живой свидетель, чтобы припереть абверовского «жениха» к стенке.
Ночь подходила к концу. Контрразведчики так и не сомкнули глаз. Они выверяли имевшиеся на руках доказательства перед решающим допросом гитлеровского агента и готовили для него сюрприз. По замыслу Москалева, он должен был сработать и не оставить Биттигу ни одного шанса выйти сухим из воды. Тот словно чувствовал, как над ним сгущаются тучи, и тоже не ложился спать. Он как маятник ходил из угла в угол, пытаясь предугадать, какой еще подвох ему приготовили контрразведчики.
За окном забрезжил рассвет. В коридоре жалобно скрипнули доски под тяжестью часового. Биттиг невольно напрягся и стал прислушиваться к тому, что происходило за стенами. Шаги затихли. Наступившую тишину нарушил скрежет ключа в ржавом замке. Этот звук болезненной гримасой отразился на лице Биттига. Его глаза, как к магниту, тянулись к двери. С пронзительным визгом она распахнулась. В проеме двери возник неправдоподобно громадный серый силуэт часового. Он грозно щелкнул затвором и повел стволом автомата в сторону выхода.
На ватных ногах Биттиг переступил порог. Впервые за четыре дня его взяли на мушку. Сутулясь, он брел по пустынному коридору. По щербатой от разрывов пуль лестнице поднялся на второй этаж. Вошел в кабинет Москалева. Беглым взглядом пробежал по его лицу и лицу Старинова, пытаясь по их выражениям понять что-нибудь. Но они были непроницаемы как маски. В кабинете находился еще третий. Он стоял в углу. Широкие поля надвинутой на самые глаза шляпы скрывали лицо. Биттиг интуитивно ощутил нависшую над собой опасность, исходившую от неизвестного, и, опустившись на табурет, невольно косил глаза в его сторону.
Москалев выдержал долгую паузу. Затем вытащил из ящика стола большую фотографию, поднялся, подошел к Биттигу и сунул ее в лицо. Выдержка изменила гитлеровскому агенту. Нервным спазмом перехватило дыхание, а на лбу выступила обильная испарина. В тусклом свете чадившей керосиновой лампы он с первого взгляда узнал на фотографии своего связника.
Как?! Каким образом она оказалась у контрразведчиков? Искать ответ Биттигу не пришлось. За спиной раздались шаги, и на свет вышел сам Гочекаль!
Задуманная крупная игра гитлеровской разведки была проиграна. Биттиг заговорил на хорошем русском языке. Его хитроумно запутанная шпионская история во многом отличалась от тех, что десятками распутывали контрразведчики Смерша. В сентябре 1943 года он, обер-лейтенант отдела 1-Ц разведки армейского корпуса, сменил шитье офицерских погон на неброский мундир ефрейтора. С того дня начался его путь в советскую контрразведку.
Первый этап реализации замысла многоходовой операции, одобренной в абвере на самом верху, не вызвал больших затруднений. Появление ефрейтора Биттига в штабе 52-го армейского корпуса прошло гладко. Работа заведующего хранилищем топокарт и секретных документов оказалась непыльной. Она требовала аккуратности и внимательности. С этим у Биттига было все в порядке. С начальством и сослуживцами быстро сложились деловые отношения. Никто из них даже не догадывался об истинном его предназначении.
Гораздо труднее было найти подход к местной подпольщице Анне Астафьевой. Она, того не подозревая, должна была сыграть ключевую роль в легализации Биттига после отступления германских войск из Рославля и затем сформировать у контрразведчиков положительный образ противника фашизма. Несколько заранее подготовленных капитаном Виккопфом заготовок не сработало. Анна никак не среагировала на них.
Подходил к концу сентябрь, а Биттиг все еще был далек от цели. Времени для выполнения задания оставалось в обрез. Русские могли ударить в любой момент. И тут сработала резервная заготовка Виккопфа. Астафьева легко попалась в расставленную им любовную ловушку.
Все остальное Москалеву и Старинову было уже известно. Теперь их больше интересовало другое: кто кроме самого Биттига был оставлен в тылу советских войск для проведения шпионской и диверсионной деятельности? Он не стал скрывать этого. На дальнейших допросах подробно рассказал о структуре разведотдела 52-го армейского корпуса и дал характеристики своим сослуживцам.
Так благодаря профессионализму и настойчивости контрразведчиков сватовство «жениха» из абвера к Смершу не состоялось.
Две истории дневника полковника Бойе
Ранним морозным утром 29 января 1943 года в развалинах школы на окраинах Сталинграда полковая разведывательнопоисковая группа натолкнулась на человекоподобное существо. Оно с трудом выкарабкалось на край воронки. Его ноги, замотанные в детское одеяло, скользили по обледеневшим обломкам кирпича и бетона. Полы длинного, снятого с чужого плеча тулупа цеплялись за искореженную металлическую арматуру. Сквозь дыры засаленного женского платка на бойцов смотрели с затаенным страхом серые водянистые глаза. Только по нашивкам на порванном и прожженном мундире они догадались, что перед ними находится немецкий полковник.
Долго не разбираясь, полковника отправили в Отдел военной контрразведки вместе с кожаным французским чемоданом, обнаруженным в подвале.
За те несколько часов, что пленного вели в штаб, он успел прийти в себя. В кабинет старшего оперуполномоченного капитана Густава Федорова вошел обыкновенный окопный полковник. Такие, как он, в конце января проходили перед военными контрразведчиками по десятку в день. Здесь, в развалинах Сталинграда, они, некогда лощеные генералы и полковники вермахта, становились маленькими, суетливыми и угодливыми.
И этот ничем не отличался от них. Он охотно и четко отвечал на вопросы, которые задавал моложавый капитан с ранней сединой на висках. Перед ним на столе лежала карта 134-го пехотного полка. В верхней ее части стояла его, полковника Бойе, размашистая подпись. Капитан водил карандашом по карте и уточнял места расположения уже несуществующих батальонов и рот полка.
Бойе нечего было скрывать. Зимнюю кампанию под Сталинградом вермахт проиграл вчистую. Ударная 6-я армия любимца фюрера Фридриха Паулюса, ставшего 31 января 1943 года генерал-фельдмаршалом, была уничтожена русской армией. Почти никто не уцелел и из полка Бойе. Большинство офицеров и солдат полегли под руинами города, ставших для них жутким кладбищем. Секретные документы и вся штабная канцелярия сгорели или остались лежать под развалинами школы.
Допрос подходил к концу. Бойе успокоился и мысленно готовился «тянуть лямку» в русском плену. Для него это было не в новинку. Двадцать лет назад, в сентябре 18-го, на той первой своей войне, он лейтенантом попал в плен к британцам и на свободу вышел в октябре 19-го, прибавив в весе и научившись сносно говорить по-английски. Здесь, в России, после того, что они натворили в Сталинграде, рассчитывать на подобное обращение не приходилось.