Победы способствуют отваге и инициативности.
Точно так же было и в предыдущую войну: [А. Н.] Куропаткин, [Н. И.] Гродеков и другие поднимались вместе с [М. Д.] Скобелевым.
Глава III. Вокруг походного костра
Между 15 и 20 октября я посетил генерала [К. Н.] Десино, он был военным атташе в Пекине, а теперь командовал 71-й дивизией. Я гостил у него в деревне Асова, одной из двух или трех деревень в России, где русскому правительству удалось поселить крестьян-евреев. Приданные дивизии казаки были не прочь сыграть с местным населением дурную шутку. Когда нашли перерезанный телефонный кабель (кто знает, не казачьей ли шашкой), пошли толки о шпионах, которые прячутся здесь по лесам и болотам, и казаки надумали выгнать из деревни евреев и спалить их дома за предполагаемое вредительство и нейтралитет. Генерал Десино не испытывал большой симпатии к единоверцам, которые занимались в основном торгашеством, он предпочел защитить бедняков, которые выращивали хлеб. Поутру меня разбудил женский плач. Я поспешил на улицу и увидел высокого статного Десино в окружении стариков и плачущих женщин, они целовали ему руки и сапоги, благодаря за защиту. Генерал едва сумел освободиться от этих несчастных. Я не скрыл, как высоко ценю его человечность, и высказал свое мнение с тем большей охотой, что штабные его не одобряли.
Затем я провел несколько дней у генерала [П. С.] Оссовского, ему генерал Брусилов доверил основной маневр, поручив командование семью полками. Ставка настаивала на наступлении, генерал Брусилов нажимал на генерала Оссовского. Оссовский энергично сопротивлялся. Его останавливали огромные потери, которых не избежать, когда наступающих будут косить замаскированные пулеметы. Наверху руководствовались и сколько еще лет после! неисчерпаемостью человеческих ресурсов. Но это были теории штабистов.
Русский фронт на Волыни открылся в ноябре 1915 г.
Три маленьких деревенских домика на лужайке посреди глухого леса. Там и здесь за кустами болота, которые кажутся сухими, но вода спит под травянистыми кочками, стоит лошади наступить на них, и выступает густая грязь, ноги вязнут, лошадь не чувствует твердой поч вы и косит отчаянно глазом.
В самом большом доме штаб дивизии, в двух других офицеры полка, занимающего первую линию огня. А вокруг здоровенные неторопливые парни в серых шинелях, они спят под открытым небом или в землянках, которые защищают их от дождя и пуль.
Враг на расстоянии километра. Он прячется за такими же деревьями, что и мы. Разведчики пробираются сквозь кусты наощупь, и вдруг начинает строчить невидимый пулемет и косит наших людей.
Бывает, что целый день ни звука. Заржет лошадь. Ветер прошуршит листвой. Защебечет птичка возле дома. Кажется, все заснуло. Идиллия. Солдаты дремлют или перешептываются, сидя вокруг гранатометов. И если хорошая погода, если светит солнце и все вокруг блестит в его лучах, все улыбаются и все счастливы.
А за лагерем выстроены послушные и страшные, как прирученные бульдоги, блестящие горные пушки. Они повернули свои жерла в сторону врага и время от времени разражаются сухим лаем, далеко разносящимся под лесными сводами.
Вместе с темнотой в лес приходит холод. Повсюду вспыхивают большие костры, солдаты жмутся к огню. Сгрудившись, растягиваются на земле, млеют от тепла, поворачиваются спинами. Змеи обвивают палки, солдаты садятся вокруг костров, дорожа каждой теплой струйкой.
В штабном доме все смертельно скучают.
В маленькой комнатушке разложено восемь походных кроватей. Офицеры лежат, читают или жалуются друг другу на бездействие. Все поднимают головы, слыша телефонный звонок, вспыхивает надежда, что монотонная жизнь переменится. Они ждут сигнала к атаке, но он зависит от успеха на соседних участках фронта. Телефонисты тоже нервничают и беспокоятся.
Генерал [Оссовский] говорит по телефону коротко. Похоже, он спорит с вышестоящим штабом, отрывистые слова бегут по кабелю вверх и вниз.
Генерал маленького роста, но держится великаном; у него доброе лицо, он храбр, и глаза у него, когда я в них смотрел, горят стальным блеском. Сражения этой войны и предыдущей живут в нем. Он их чувствует, когда думает и готовится к будущему бою.
Он знает одну-единственную немецкую фразу: «Setzen Sie sich» («садитесь»). Всякий раз, когда я вхожу, его лицо освещает любезная светская улыбка, он протягивает мне руку и указывает на стул: «Setzen Sie sich».
Расхаживая по комнате, он то и дело натыкается то на табуретку, то на что-нибудь из вещей своих офицеров. Но вот он перестал ходить, как дикий зверь в клетке, его пронизывающие глаза блестят, и он звонко диктует начальнику штаба свои распоряжения.
Я выхожу вместе с моим молодым другом Иваненко, штабс-капитаном и писателем. Ночь светлая, на небе звезды, воздух сырой и холодный. Звук выстрелов похож на треск сухого камыша, пули свистят у нас над головами.
Солдаты сидят вокруг больших костров. Слушают игру на гармони. Играет настоящий виртуоз. Он поставил инструмент на колени, наклонил голову и небрежно прислушивается, как его ловкие неутомимые пальцы бегают по клавишам. Увидев нас, он меняет репертуар, начинает играть современные вальсы. Мы просим играть, как раньше, донские песни, солдаты одобряют просьбу.
Они негромко поют, песня поднимается и тает в холодной светлой ночи. У солдат ясные детские глаза. Их ум не развит, но они совсем не тупые. Черты лица резкие, порой грубые, но мимика тонкая, и у всех обаятельная улыбка.
Я задаю им через Иваненко, которому интересно, что вызывает у меня любопытство, несколько вопросов. Отвечает мне в основном один из солдат, до войны он был рабочим в Москве и читал книги. Прежде чем заговорить, он советуется взглядом с остальными.
Я спрашиваю, ненавидят ли они своего врага.
Да, немцев ненавидим. А австрийцев так
Я настаиваю, и они уточняют:
Немцы хотят воевать, австрийцы не очень
И еще несколько ответов:
Немцы жестокие. Они подвешивают пленных за ноги, чтобы заговорили
Я сам видел русских с выколотыми глазами
Они убивают всех казаков, каких встретят
Стреляют в мертвых, боятся, как бы не встали
Ух, как немцы казаков ненавидят!
Они говорят все разом. И смеются, показывая белые зубы, подтверждая, что немцы не на пустом месте возненавидели казаков.
Я спрашиваю: разве австрийцы не пользуются разрывными пулями и не совершают жестокостей? Они переговариваются между собой, потом отвечают.
Один говорит:
Среди австрийцев мы всегда находим кого-то из друзей. Люди из Галиции приезжают к нам в мирное время, и мы к ним ездим. Как мы можем их ненавидеть?
Другой:
Увидит кто-то из наших среди пленных знакомого и кричит: «Надо же! Это ты?» А тот ему: «Сам видишь!» Наш: «Как жена? Как дочки?» А тот спросит про хозяйство, про коров. И вместе о войне погорюют. Сколько она еще продлится. Ну и дальше в том же духе. Бывает, что и обнимутся, потому что друзья. А до этого убить могли друг друга.
Третий:
Среди пленных есть и чистые русские, они и говорят только по-русски. За что же их ненавидеть?
У четвертого всерьез накипело против немцев.
Австрийские офицеры добрые, говорит он. Угощают сигаретами, разговаривают. А немецкие нет, они нам приказывают.
Стрельба становится сильнее. Пули свистят между деревьями. Неприятель пошел в атаку на наши позиции, до которых четверть часа ходьбы от этих костров. Нам уже не до разговоров. Резервы приготовились к бою. Серые ряды медленно движутся мимо нас. Солдаты на нас поглядывают, а гармонист снова берется за гармонь. В полку она единственная, и все солдаты в ее власти.
Гармонист играет песню, которую все знают, и сидящие вокруг нас, провожая глазами товарищей, потихоньку поют знаменитую на Дону балладу. Казак обманул невесту с полюбовницей и насмеялся над брошенной, а невеста его отравила. Изменщик умирает, а она поет у его изголовья о своей любви и ненависти.
Подходит солдат и бросает в огонь ветки, огонь оживает. Поднимается пламя и освещает блестящие глаза. Люди забыли о начавшейся атаке, о нарастающем обстреле. На войне память на плохое коротка и длинна на волнение души.