Женился, таким образом, Василий Суворов на ровне. Невеста не была бесприданницей, отец ее имел дом на Арбате, у Серебряного переулка. В этом-то доме, по сведениям Н. Н. Молевой, и родился их первенец Александр.
Служебная карьера нашего прапорщика за отсутствием войны шла тихим шагом: 16 февраля 1730 г. он стал подпоручиком. Судя по всему, в эти неспокойные зимние дни во взбудораженной Москве он был свидетелем множества важных событий: болезни и смерти 15-летнего императора Петра II, стремительного превращения приготовлений к его помолвке с княжной Натальей Долгорукой в поминки по внуку государя Петра Алексеевича. Затем провозглашения новой самодержицей всероссийской племянницы великого императора, вдовствующей герцогини КурляндскойАнны Иоанновны, дочери тихого умом и нравом Ивана V Алексеевича. А через девять дней после того, как стал герой наш подпоручиком, над всесильными князьями Долгорукими разразилась политическая буря. Новая государыня, опираясь на поддержку гвардии и рядового дворянства, уничтожила Верховный тайный совет, где верховодили Долгорукие, разорвала навязанные ими «Кондиции», ограничивавшие ее самодержавие. Стала она полновластной царицей, а Долгорукие отправились в опалу и дальнюю сибирскую ссылку. Мог ли знать наш новоиспеченный подпоручик, что через восемь лет судьба сведет его с ними и накрепко свяжет его карьеру с их плачевной гибелью? Как счастлив человек, не зная, что таится от него за непроницаемой завесой времени.
Вначале, однако, ничто не предвещало Василию Суворову, а тем более его родившемуся в конце предыдущего года сыну какой-либо особенной удачи. Наоборот, чины пока бывшему денщику государеву идти не спешили, а сам он должен был последовать за своим гвардейским полком на холодные берега Невы, куда поспешила в начале 1732 г. перебраться из склонной к волнениям и даже мятежам Москвы императрица Анна. Итак, он расстался с семьей, свидетельством пребывания в 17331735 гг. в Санкт-Петербурге стали записи в журнале выдачи книг ему на дом в Библиотеке Академии наук.
В 1735 г. разразилась война между Российской империей и Портой Оттоманской, но на войну с турками Василий Суворов не попал, ибо полки гвардии туда не отправились, а в сводный гвардейский батальон добровольцев-охотников, присоединившийся к нашим войскам в степях причерноморских, он как человек семейный, а значит и сугубо положительный, напрашиваться не стал. Возможно, он даже сумел в 1735 г. вернуться на какое-то время в Москву. Так это было или иначе, но чин поручика «вышел» ему лишь 27 апреля 1737 г., то есть через семь лет. Чем занимался Василий Иванович все это время на службедоподлинно не известно, много ли времени провел дома и уделял ли тогда внимание воспитанию сынамы не знаем. Но то обстоятельство, что до 1740 г. детей в семье Суворовых более не рождалось, дает некоторое основание предположить, что до сентября 1738 г. в доме своем был он нечастый гость.
Осенью 1738 г. В. И. Суворов прибыл в Тобольск для участия в деле князей Долгоруких. В 1737 г. на них поступил донос, в котором таможенный подьячий Тишин рассказывал о «непристойных словах» в адрес государыни и о послаблениях в содержании Долгоруких. Кроме того, в доносе упоминался и участник Великой Северной экспедиции «лейтенант майорского ранга» Д. Л. Овцын. Он, прибыв в Березов, где были в ссылке Долгорукие, познакомился с ними и поддерживал общение. Тишин же описал их встречи как политический заговор с целью вывезти ссыльных морем. Князя Ивана Долгорукова арестовали, как и лейтенанта. Для первого все обернулось плохо: длинный язык и трусость привели его на плаху. Для второго все закончилось иначе благодаря В. И. Суворову.
Овцын не отрицал встреч с Долгорукими, но не признавал политическую подоплеку разговоров. Чтобы выбить из него нужное, его должны были пытать. Однако перед этим нужно было бить кнутом доносчика (Тишина): если он после этого не отказывался от показаний, то приступали к пыткам арестованного. Но Тишин струсил, поэтому самое страшное обвинение с Овцына было снято. Его разжаловали в матросы и отправили в Охотск в команду В. Беринга, который лично знал лейтенанта и давно оценил его труды.
Судьба же В. И. Суворова начала расплетаться с судьбой Долгоруких и Овцына. Более года провел он в Сибири и только осенью 1740-го вернулся, но не в Москву, а в Петербург. Очевидно, он застал кончину Анны Иоанновны, последовавшую 17 октября, а 6 ноября, на излете скоротечного регентства Э. И. Бирона, Василий Иванович определен был в Берг-коллегию прокурором «при штатных делах» в ранге полковника. Через три дня он, как и все столичные жители, узнал, что ненавистный фаворит покойной императрицы арестован и препровожден в Шлиссельбург, в один из его казематов. Начинались новые времена, и они были благоприятны для прокурора Суворова.
Однако для сына служба отца создавала определенные сложности. Сам собой встает вопрос: кто воспитывал мальчика, по крайней мере до конца 1740 г.? Мы проследили служебный путь В. И. Суворова с 1730 г. по ноябрь 1740 г. и убедились, что в Москве, где находилась его семья, он чаще отсутствовал, причем подолгу. Следовательно, не он ежедневно общался, играл и вообще занимался с маленьким и тогда единственным ребенком в семье. Может, это был дед? Но Ф. С. Мануков в 1730 г. тесно связан с Петербургом. Так, в 1734 г. он фигурирует в сенатском указе как вице-президент Вотчиной коллегии, при этом положительно характеризуется как чиновник, соблюдающий законы. Через два года, в 1736 г., Сенат назначает его воеводой в Петербурге и предписывает рассматривать в Воеводской канцелярии судебные и розыскные дела по земским делам Санкт-Петербургской провинции под апелляцией Юстиц-коллегии. Наконец, в 1737 г. он как столичный воевода участвует в судебном следствии по делу о векселях полковника А. Маслова компанейщику И. Ширкману. Нет, не ему заниматься воспитанием внука в Москве. Остается мать, Авдотья Федосеевна.
Мы ничего не знаем о ней. Это, конечно, может показаться удивительным нам, сегодняшним, живущим уже в XXI тысячелетии, когда законодательно давно женщины и мужчины признаны обладающими равными правами. Правда, этому «всего лишь» сто лет. Мы привыкли к тому, что женщины, как и мужчины, пишут мемуары. Правда, в России этому «всего лишь» двести лет. Кстати, обычай рассказывать о своих матерях в памятных записках мужчины в России начали устанавливать лишь в конце XVIII в., то есть немногим более двухсот лет тому назад. Что же было до? Почти ничего. «Своеручные записки княжны Натальи Борисовны Долгоруковой», написанные в 1767 г., когда она уже около девяти лет как приняла постриг, были опубликованы ее внуком князем И. М. Долгоруковым лишь в 1810 г. и то частично. Кстати, это было в год кончины княгини Е. Р. Дашковой, другой известной мемуаристки. Так вот, записки Долгоруковой стоят ко времени их написания особняком. Писать о себе русские женщины станут лишь в начале XIX в., как та же Дашкова. Но обе женщины были очень образованные и по характеру, равно как и по положению в обществе, выдающиеся.
Авдотья же Федосеевна принадлежала к той самой толще русского дворянства, чья жизнь как до Петра Великого, так и после смерти его, вплоть до 80-х гг. XVIII в., протекала вполне анонимно для исследователей социокультурной среды и в своей мужской половине. Где уж тут найти следы рядовой женской дворянской судьбы. В дошедших до нас письмах великий полководец об отце-то своем упомянул от силы три раза. При этом первый раз сообщил о кончине его. О матери же своей не писал никогда. А ведь наделен был сердцем далеко не бесчувственным, что видно из писем к дочери Наташе«Суворочке». О матери же, жизнь ему в муках даровавшей, молчит.
В чем же тут дело? В следующем: а что мы знаем о матери светлейшего князя Таврического? Или о матери адмирала Ф. Ф. Ушакова? Или же о родительнице М. И. Голенищева-Кутузова? А то же самое: имя, отчество да фамилию девичью. А ведь и ониПотемкин, Ушаков, Кутузоввсе, как и Суворов, выходцы из одного и того же слоя среднего дворянства. И вкусы, и привычки с молодости, и тяга к знаниям одна и та же. И одно и то же молчание о матерях своих. Такова, видимо, сила давней культурной традиции, изменившейся постепенно лишь к концу столетия.