Речь идет о старинном, еще вальтерскоттовом приеме: придумать герою такую ситуацию, из которой ему не выйти иначе как поступком, раскрывающим сущность личности. От Вальтера Скотта и вплоть до Юрия Тынянова историческая беллетристика использовала этот прием иллюстративно, экстремальный эпизод изобретала по аналогии: Людовик IX обходится с Квентином Дорвардом, как ему свойственно было обходиться с другими, не вымышленными людьми в других, не вымышленных обстоятельствах (о чем свидетельствуют такие-то источники), сами теперь видите, какой это был характер, или как понимает его романист.
Но в том-то и дело, что герой Харри Мулиша своего героя (антигероя) не понимает; так прямо и говорит: для меня это непонятный мертвец, к тому же и ненавистный; так называемые факты, зафиксированные в источниках, лишь маскируют эту личность (неважнокак и почему). Аналогии не работают. Значит, необходимо придумать эпизод заведомо небывалый, причем такой, чтобы втолкнуть персонажа в психологическую либо моральную западню, откуда ему не выбраться иначе как ценой своей тайны. «Я хочу от выдуманного, маловероятного, в высшей степени фантастического факта, который, впрочемпочему бы и нет, мог иметь место в действительности, провести вектор к действительности социальной. Мне кажется, это и есть путь истинного искусства: не сверху вниз, а снизу вверх».
Дело за малым: построить западню для мертвеца. Тут, как и бывает обычно в романах о романах, на помощь писательскому вымыслу героя приходит сама действительность: то есть вымысел автора. На лекцию Гертера в зарубежном турне, в Австрийской национальной библиотеке, является чета старичков и просит о встрече. Старички, как выясняется, в свое время служили на вилле Гитлера «Бергхоф», что в Австрийских Альпах: господин Фалькофициантом, госпожа Фалькгорничной. А теперь пенсионеры, проживают в доме престарелых. И хранят страшную тайнуи открывают ее Гертеру: был, был у Евы Браун ребенок от Гитлера; появился на свет под именем Зигфрида Фалька; прожил пять лет. А потом г-на Фалька, названого отца, вызвал к себе Мартин Борман и сказал: «По приказу фюрера вы должны убить Зигфрида». И г-н Фальк, естественно, застрелил ребенка.
По правде говоря, если что и поражает в этой истории, так это невероятная халатность гестапо: такую акцию поручить исполнителям самодеятельным, да еще и оставить им жизнь!
(Столь же удивительно читать в эпилоге, стилизованном под дневник Евы Браун, как ее отец доказалвопреки навету Гиммлера! расовую чистоту своей жены: «К счастью, он вспомнил, что накануне женитьбы сделал официальные копии со свидетельств о рождении, своего и маминого Он отыскал их на чердаке, в старой коробке из-под обуви, и фальсификация стала очевидна». Стала очевидна! Тайная политическая полиция позволила какому-то сельскому аккуратисту сорвать операцию, санкционированную высшим руководством! В Советском Союзе такое разгильдяйство не допускалось. Полагаю, впрочем, что и в Рейхе. Автору просто пришлось отступить от правдоподобия, чтобы свести концы с концами, придуманный фактс непридуманным: с последовавшей в апреле 1945 года женитьбой Гитлера на Еве Браун.)
Что же до самого этого сюжетного эксперимента По-моему, способность к детоубийству, да еще мотивированному юдофобией, в ком, в ком, а в Гитлере не совсем неожиданная черта. Однако писатель Гертер, выслушав повествование старичков, испытывает прилив настоящего вдохновенияи наговаривает в диктофон бурно-глубокомысленный этюд, поминая Платона и Канта, Вагнера и Ницше, и еще Ансельма Кентерберийского, и черные дыры из астрофизики Теперь ему ясно как день: Гитлер был «подлинным богоявленным посланцем мира мрака», «порождением свирепых праисторических гигантов и гигантш», «воплощением Полностью Непознаваемого», представителем «темной динамической воли, которая правит всем миром, включая орбиты планет, и которая у человека принимает форму тела»
Вся эта философская истерика разрешается, само собой, пароксизмом рыданий: мы должны наконец честно взглянуть правде в глазаГитлер уникален; он не был человеком; не обладал каким бы то ни было «я». «Поэтому его собственно нельзя считать виновнымэто означало бы непризнание его статуса ничтожества Такая парадоксальная бесчеловечность вызывает к нему почти сакральное отношение, пусть даже в негативном смысле»
В этот момент за героем Харри Мулиша приходит его омерзительный персонаж и увлекает в свое тошнотворное Ничто.
Наверное, тут есть о чем подумать. Только очень не хочется.
Колоколъ / Kolokol: Russian Magazine in London.
Основан в 1857 году
Номер 5, 2002 / Issue 5, 2002: NovemberDecember.
Слыхом слыхал, что в Лондоне опять издается «Колокол», а в руках держу впервые. До чего же приятно! Бумага такая белая, гладкая, сдобнаяточно шея у гоголевской попадьи. На фотографияхнезнакомки в драгоценностях, сады Уэльса, уютные домики, удобные интерьерыи вся эта красота так и рвется прямо к вам в жизнь: купите, купите незнакомкино платье, с ее руки часики от Картьенаденьте на кого-нибудь другогопоезжайте с этим переодетым человеком в Уэльс полюбоваться природойна обратном пути передохните в отеле «Шерлок Холмс», где «после трудного дня прогулок по Лондону и покупок в Селфриджес и других знаменитых магазинах Оксфорд-стрит мы предложим вам бесплатный успокоительный массаж или (гм! что бы, однако, значило это «или» в одном из самых стильных отелей центрального Лондона?)
или коктейль в нашем баре Шерлок Холмс». Ну что ж, стерлинг тоже счет любит, зато выбор практически необозримый: не по карману вам этот вот, с бассейном, домик за 8 миллионов фунтовтут же рядом, тоже в Хэмпстед Вилледж, продается домик с садикомсмотрите какой! всего тысяч за 675. Надоест киснуть в садикесадитесь на белоснежный четырехпалубный лайнер, навестите Кострому, Ярославль и Углич: «вряд ли Дуйсбург, Дюссельдорф и Дортмунд в Германии оказались бы настолько разными и настолько запоминающимися городами, куда хотелось бы приехать за новыми впечатлениями». На худой конец, слетайте в Ливан, в долину Бекаа, к руинам Баальбека. «Загадочное место! Земля Нимрода-Гильгамеша Запомнился баба-ганушпаштет из баклажанов и тахины (кунжутного семени, сезама) с тмином и лимонным соком; салат с оливковым маслом, йогуртом и чесночным соусом А табули? Салат из рубленой петрушки с бургулем (мелкодробленой пшеницей), брынзой, зеленым луком, мелко нарезанными помидорами, мятой, лимоном и оливковым маслом. Объеденье! А фаттуш?..» Собрав всю волю в кулак, прерываю цитату.
Не шутя говорю: отродясь не знавала русская словесность такой роскошной обстановки, не попадала в дизайн такого классаза единственным исключением бывшего «Нашего наследия», ничего подобного не припомнить. Герцену и не снилось.
Вы, конечно, спросите: как же ведет себя наша Золушка в королевских-то апартаментах. Амолодцом. Непринужденно. Как ни в чем не бывало. Словно в родной забегаловке.
Самый поэтичный текст уже процитированТатьяны Костиной, про все эти ливанские разносолы.
Самый забавный состоит из одной фразызнаменитой тургеневскойв немного слишком тщательном, но все равно блестящем переводе Сергея Бардина: «Когда типа кумарит, когда, в натуре, рвет башню от голимых глюков о том, какой, блин, на хазе напряг, ты мне один в кайф, крутой, пацанский, отпадный, чисто русский базар!»
Самый простодушныйдиалог пресловутого Владимира Сорокина с человеком, которого зовут Михаил Болотовский. Этот последний (литературный критик, надо думать, или просто просвещенный ценитель) разговаривает в таком тоне: «Ведь вы, Владимир Георгиевич, классиком стали После Голубого сала читать великую русскую литературу решительно невозможно» Тот, поглаживая дорогую собачку на фоне букета орхидей, томно кивает: «Я воюю с мифом, а не с людьми. Тот же миф о Мандельштаме: из истеричного, вспыльчивого человека, в общем распущенного, много позволявшего себе, сделали такого ангела молчаливого» (Так ведь за то и сделали, классический вы наш Владимир Георгиевич, за то ведь и сделали Мандельштама молчаливым, что много себе позволял, в отличие от вас!) У просвещенного ценителя возражений нет, и творец бессмертного «Голубого сала» беспрепятственно делится секретами мастерства, самого себя и то не слыша: «Я всегда чувствовал, что надо уметь обходиться с материалом, как в туалете. Создать (!), потом трахнуть об стенку (?), чтоб разлетелось (?!). И потом опять начинать создавать»