И таков уж, видно, закон судеб, что пока Терц тешился инверсиями, а Синявскийракурсами, над самим А. Д. тешилась так называемая жизнь. Понимала, чтонеуязвим. Но ведьи беззащитен! Вот и ступай на строгий режим, сам напросился. Эмигрантская пресса заушала его не хуже советской, но это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Незлобивый поэт, вот именно.
Это и поражает в данной книге более всего. Нарочно собраны самые скандальные сочиненияи что же? все они дышат кроткойнеукротимойразумной и доброй волей. Не говоря уже о том, что крамольные истины, высказанные без малого полвека назад с настоящей опасностью для жизни, ну, скажем, про соцреализм: «искусство бывает узко-религиозным, тупо-государственным, безындивидуальным и тем не менее великим», нынче не оскорбят интеллект даже сибирского цирюльника.
Или вот пресловутые «Прогулки с Пушкиным» тут непонятно лишь одно: что теперь-то мешает поместить хоть несколько отрывков (напримерпро онегинскую строфу) в школьную хрестоматию? Болтают о православной культуретак вот же она!
Поучительно также заглянуть в раздел, где статьи полемические: бывает, оказывается, и беззлобная правота. Терцу кричат, патриотично негодуя: как, дескать, вы смели процитировать похабный уличный стих о Пушкине? А стих-то, между прочим, самого Пушкина известная автоэпиграмма Лично я с таким критикомневзирая, что его фамилия Солженицын, просто не знаю, что сделал бы. Синявский же отвечает так: «И никакой это не уличный стих, а тоже сам Пушкин, в котором нет ничего зазорного. И дух такого Пушкина, помимо других поворотов, веселого и свободного, мне тоже хотелось передать в моих Прогулкахне рассуждениями, а преимущественно стилистическими средствами» И очевидно, что в самих этих двух предложениях его тоже занимают стилистические средства и радостная над средствами этими власть, а сердиться, когда пишешь, некогда и неохота.
У моего любимого Аркадия Белинкованенавидимого советской светской чернью даже сильней, чем Терц, стиль противоположный абсолютно: из пипетки азотной кислотой, каплю за каплей равномерно по всей окружности Сизифова камня Терц и сам говорит, что Белинков ему, в общем, чужой. Тем удивительнейкак он пишет об этом чужом: «Можно не разделять взгляды. Но нужно чтить память. А качество написанных Аркадием Белинковым вещейэто качество, и оно дорого стоит, и не так уж важно, что не имел он, допустим, в душе положительного героя. Мы еще не знаем, как нам отольются эти положительные А Белинков с его отрицанием не обманет, не отольется. Белинковнадежен. Белинков умер, сделал, заработал»
Не все захватывает в этой книге. Скажем, аттракционы для иностранных славистовне экстра-класс. И в заглавной работе (про «Капитанскую дочку») наводка на резкостьнемножко того Не важно. Главноекак часто фраза ходит ходуном от переполняющего ее восторга быть записанной. Главноечто А. Д. никуда не делся из русской литературы и, глядишь, многих еще научит думать побыстрей, ценить повороты винта, смолоду беречь свободу.
«Но, может, и мне с годами отпустится щепотка грехов за то, что, ничего не утаивая, я все пытаюсь записать? За какую-нибудь фразу, прекрасно сказанную, за одну заблудшую ненароком строку»
Это спрошено не у нас. Нас не спрашивают. А жаль. Я ответил бы Абраму Терцу словами Андрея Синявского: умер, сделал, заработал.
Владимир Шаров. Воскрешение Лазаря
Роман. Знамя. 2002. 89.
Не только Бог непостижим. И по сю сторону есть вещи, действуют силыи даже, в отличие от Вышеназванного, вполне очевидные! которые уму человеческому не по зубам. Возьмите хотя бы так называемую Глупость. Остроумию, допустим, ничего не стоит плюнуть ей в неподвижную маску, но это и все, а ум и этого не может, не говоря ужемаску сорвать и взглянуть прямо в лицо. Насмешек над глупостьютучи, а научного определенияведь нет. И вовсе не оттогопо крайней мере, я лично так надеюсьне оттого ум неймет ее, что глупость трансцендентна, принадлежит мирам иным. Просто (ничего себепросто!) она, как и прочие силы, о которых я говорю, создает вокруг своих людей и вещейкак бы поле, вот именно силовое, оберегающее: аппаратура интеллекта выходит из строя, дает ложные показания, вроде магнитной стрелки над аномалией.
Вспоминается труд А. Ф. Лосева о символе: чтобы обезопасить свой щекотливый, хотя и чисто философский сюжет от цензурных угрызений, маститый ученый нашел блестящий ход: взял в качестве примера герб Советского Союза; подверг его, так сказать, логической аутопсии. А что? Символ как символ, и обладает в этом качестве поучительно-внятной структурой Бесстрастный, добросовестный анализ читается тем не менее как запись бреда.
Это все я к тому, что Владимир Шаров опять, в который уж раз, взялся за невозможное. (Вы, конечно, знаете: он писатель с душой и с талантом, автор, между прочим, замечательного романа «Репетиции».) Впрочем, одна цитатапо необходимости огромнаясразу даст, я думаю, понятие обо всем: о размахе замысла, о приложенных усилиях, об их тщете; а также о тональности текстаи почему думаешь о нем с тяжелым сердцем. Это финал, вернейапофеоз, последняя страница:
«И тогда чекисты запели. Они пели детскими, еще не ломавшимися, звонкими голосами, но они молились не о себе, и они не жаловались на бесконечные тяготы и несчастья; честно и прямо они требовали у Господа справедливости. Требовали для Адама и Евы права обратиться к своему Создателю. Их ясные, чистые голоса создали в воздухе какую-то никогда не виданную мной вибрацию; с макушки холма прямо вверх, к Богу разом поднялся мощный, бешено вращающийся столб воздуха. Он был похож на смерч, только сильнее любого, что мне в жизни приходилось встречать, и совершенно прозрачный.
Пока я неотрывно следил за тучей, следил, как она редела, возносясь выше и выше, превращалась в легкую дымку, я и не заметил, что Господь давно признал правоту чекистов и змея в горле Адама и Евы больше нет. Единые со всем своим племенем, они легко и свободно молятся Господу. Не успел я подумать об этомпонял, что и молитва, с которой они обращаются к Богу, новая, с прежней не имеющая ничего общего. Кончился вечный плач, вместо него человеческий род, от самого Адама до последнего родившегося на Земле младенца, наполняя радостью душу, возносил хвалу Господу и благодарность тем, кто воскресил их для вечной жизни.
Они пели, выводя медленно и плавно: Славься, Господь, пославший к нам спасителей наших! Раскрыли они глаза наши на грехи наши, а прежде думали мы, что чисты и невиновны во всем. Роптали, как Иов. Ждали мы Христа, ждали, молили о Нем, годы считали, дни и минуты, а Он все не шел. Воздевали мы руки к небу, вопрошали: почему, доколе? Разве не переполнилась еще чаша наших страданий? Но Он не шел и не шел. И были мы уже готовы восстать, потому что мук наших не могли больше терпеть, столько их было. И вот пришли чекисты. Сначала не признали мы в них посланных Тобой, бежали в леса и пустыни. Но разве убежишь от Тебя, скроешься с глаз Твоих? Так и здесьнастигали они нас везде и тяжко наказывали за наше непослушание. И снова не понимали мы, что, Господи, Ты от нас хочешь? Роптали, неразумные. Не знали, что посланы они потому, что пришло время нас спасать. Дождались мы наконец. Не видели, что грехов наших столько, что одному Христу не искупить их и вовек, и сотне не искупить; чтобы нас спасти, нужны тысячи тысяч. Взяли они нас в нечистоте грехов, в мерзости и в зловонии помыслов, вскрыли гнойник тайных дел рук наших, и ужаснулись мы мыслям своим и намерениям, взмолились о пощаде. Выпустили они гной и очистили, освободили наши израненные души. Не побрезговали, взяли нас на руки, прижали к своей груди, чтобы отогреть и спасти. Кровью нашей смыли они грехи наши, приняли мы муку и через то очистились. Теперь мы легки».
Да-да, вы не ошиблись. Это такая юродивая теодицея: оправдание Богасоветским Большим Террором.
Только не подумайте, что это и есть итог романа, вывод или цель автора. Все гораздо сложней, гораздо печальней.
Вообразим не баню с пауками, а, скажем, кладбищенскую сторожку. И в ней демоны проводят как бы штабную игру: разбирают проведенную ими спецоперацию под кодовым названием «Россия, XX век». Демоныв обличье так называемых идей, хотя у иныхчеловеческие имена. ГлавныеФедоров (он же Мичурин, он же Циолковский), Толстой, Госбезопасность. Присутствуют такжене приближаясь, молча наблюдая из противоположных углов, Христианство и диавол. Сама же упомянутая игра представляет собою спектакль марионеток: приплясывая на нитках, выразители идей мучают друг друга (мучаясь и сами) пропагандой смысла жизни, пока не сформулируют для себя смысл смертив том числе чужой, в том числе насильственной