Чувствуется легкая зависть русского автора к исландцам, которым удалось то, что не удалось Шишкову. Хотя придирчивый языковед заметил бы, что, например, слово dreki дракон заимствование из греческого, и тогда уж следовало бы использовать исконное исландское ormur (но вот беда, у него также есть значение червяк, совсем неподходящее для танка).
Приверженцами языкового пуризма проявляют себя в наше время французы, столкнувшиеся с беспрецедентной ситуацией во второй половине прошлого века в их язык хлынул поток английских слов. До этого заимствования шли почти исключительно в обратном направлении. Французы чувствовали себя законодателями моды в культуре, а англичан рассматривали как варваров и пресекали всякие поползновения инородцев на корню. Так в 1829 г. за попытку поставить в одном из парижских театров неадаптированную версию пьесы Шекспира актеров чуть не побили настолько задеты оказались представления парижан о высокой культуре (ничего не напоминает, дорогой читатель?). И вдруг роль законодателей моды перехватили не только англичане, но и, о ужас, американцы! Нацией овладела идея, что французский язык надо срочно спасать. Указом от 3 июля 1996 г. была создана Генеральная комиссия по терминологии и неологизмам, которая тут же принялась бороться с заимствованиями. Я тогда училась в старших классах школы, в которой вторым иностранным языком был французский. Это и в самом деле незабываемый опыт в одночасье узнать, что теперь нужно учить новые французские слова вместо тех, которые вы знаете по учебнику!
Особую ненависть французских пуристов почему-то вызывало слово компьютер (computeur), который с тех пор официально предписано именовать ординатором (ordinateur). Слово ordinateur в значении компьютер появилось как минимум с 1955 г., но многие носители французского языка предпочитали говорить computeur. Некоторые продолжают сопротивляться нововведению и сейчас: в самом деле, не называть же компьютерную музыку ординаторной.
Ирония ситуации заключается в том, что английское слово computer сравнительно позднее латинское заимствование, о чем можно догадаться по его форме и звучанию. Оно образовано от глагола to compute, то есть непосредственно перенесенного в английский язык латинского computare вычислять. Так что не очень ясно, чем компьютер хуже ординатора такого же латинского заимствования.
Вместе с тем французы почему-то не возражают против слов буржуа (bourgeois, от германского burg, город; ср. англ. borough, Edinburgh), синий (bleu, англ. blue) или пиво (bière, англ. beer). Это несомненные заимствования, хотя и очень давние, восходящие к эпохе древних франков. Придирчивый лингвист, конечно, назвал бы их не заимствованиями, а субстратом они остались с тех пор, как древние франки перешли на народную латынь, но сохранили кое-какие слова из своего прежнего языка. Заметим, их нефранцузское происхождение все еще очевидно: они легко узнаются в словах германских языков с теми же значениями, в том числе в английском. Но гонений на них никто не устраивает. Все это наводит на мысль, что наше восприятие субъективно и торопиться с выводами о том, заимствовано ли слово и портит ли оно язык, не стоит.
Попробуйте определить, какие слова из этого списка являются заимствованиями:
шрифт
менеджер
книга
богатырь
роза
академик
ябеда
сундук
монитор
вино
лошадь
мерчандайзинг
шапка
сарафан
бумага
иллюстрация
Правильный ответ все. Вне сомнения, любой читатель сразу выловит менеджера, монитор, мерчандайзинг и иллюстрацию, кое-кто вспомнит из учебника, что сундук и богатырь тюркского происхождения, но далеко не каждому известно, что шапка, вино, бумага и книга тоже заимствования. Шапка родственна французскому chapeau (с тем же значением) и восходит к латинскому cappa головной убор; вино от латинского vinum; бумага происходит от тюркского pamuk хлопок (да-да, это растение однофамилец писателя Орхана Памука); даже привычная нам книга восходит к китайскому, хотя точные пути проникновения этого слова в славянские языки еще не установлены.
Однако реакцию эти слова вызывают разную. Никому не приходит в голову воевать со словами книга или бумага. Даже иллюстрация, хотя ее иностранный облик очевиден, возражений не вызывает. А вот мерчандайзинг почти наверняка вызовет настороженность: что это еще, мол, придумали?
Существуют два несколько наивных объяснения страха перед заимствованиями. Первое что слова, обозначающие данные предметы или явления, уже и так есть в языке: мол, зачем говорить аудит, если есть проверка? С этой точки зрения употребление иностранных слов просто ненужное стремление говорить красиво. Однако слово заимствуется, как правило, потому, что привносит какой-то новый оттенок смысла, которого у исконного слова не было. Это наглядно демонстрируют, например, работы М. А. Кронгауза и И. Б. Левонтиной: бизнесмен звучит более емко, чем предприниматель, а шопинг не совсем то же, что поход за покупками в прежнее время.
Вторая, более тенденциозная, гипотеза заключается в том, что красивые иностранные слова служат маскировке неприглядных реалий, придавая им респектабельный вид. Особенно любят в связи с этим приводить слово киллер, утверждая, будто оно придумано для того, чтобы не называть убийцу убийцей и затушевать таким образом смысл его ремесла. Так, учебник Розенталя в постсоветской редакции цитирует слова академика Е. П. Челышева, жалующегося на тотальную американизацию русского языка:
Например, совершенно неприемлемо пришедшее из американского английского языка слово киллер, в котором размыта негативная оценка, содержащаяся в русском слове убийца. Сказать человеку ты убийца это вынести ему суровый приговор, а назвать его киллером это как бы просто определить его профессию: я дилер, ты киллер, оба вроде делом занимаемся.
Ему вторят авторы более свежей книги по теме языковых норм:
в этом отношении существительное киллер, относительно недавно появившееся в русском языке. В той лингвокультуре, откуда пришло это имя, оно овеяно романтическим флером. Можем назвать с десяток кинофильмов Голливуда со звездами первой величины, повествующих о благородных киллерах, которые делают свою трудную и неблагодарную работу Сейчас подобная продукция появляется у нас. Правда, несмотря на свою популярность, такие фильмы, как, скажем, Брат или Бригада, все же вызывали некоторые моральные сомнения даже у тех, кому они понравились. Режиссерам и актерам приходилось оправдываться, объяснять, как надо понимать образы созданных ими героев. Эти оправдания принимались, потому что бригада не банда, а киллер не душегуб сложно опоэтизировать благородного убийцу, еще лучше честного и мужественного наемного душегуба.
Второй пассаж особенно удивителен. Можем назвать с десяток кинофильмов Голливуда со звездами первой величины, но отчего-то не называем ни одного. Мне из фильмов со звездами первой величины, где главный герой вызывающий сочувствие киллер, в первую очередь вспоминается французский шедевр Леон Люка Бессона с Жаном Рено в главной роли. Надо ли говорить, что во французском языке слова killer нет? По-французски есть tueur à gages наемный убийца, так что в фильме вещи называются своими именами. Французы бы обиделись, если бы их заподозрили во влиянии романтического флера английского слова.
Впрочем, оно даже и не совсем английское. Академику Челышеву, востоковеду по специальности, простительно считать, будто оно пришло к нам из американского английского. (Интересно, кстати, почему именно из американского? Из-за ассоциации американского с чем-то вредным и враждебным?) На самом деле в американском английском наемного убийцу называют hitman. В британском название несколько ближе contract killer, но вторая часть отдельно в этом значении не употребляется. Слово killer нейтральное, означающее тот, кто убил/убивает, оно широко известно хотя бы по названию косатки killer whale, кит-убийца, и с равным успехом может применяться к неодушевленным объектам, например эпидемиям инфекционных болезней. Русское слово киллер в его профессиональном прочтении типичный псевдоанглицизм, казус, описанный в англоязычной литературе по языкознанию. Он известен и в итальянском. Как ни относиться к романтизации наемных убийц, американская лингвокультура в ней не виновата.