Поэтому имеет смысл рассматривать в первую очередь первоисточник, то есть Римскую империю. Это необходимо еще и потому, что Римярчайший пример превращения республики в монархию, и по нему идеально можно проследить, какие черты несла с собой республика и во что они трансформировались в монархическом варианте.
В историографической традиции устоялось следующее мнение: всячески хвалить Рим республиканского периодаи, соответственно, ругать Рим императорский, как разлагающийся.
При этом упускается из виду, что таковое «разложение» шло довольно долго, что искусства и науки в Риме расцвели именно в императорский период. Вспомним Горация, Вергилия, Овидия, живших в «золотом веке Августа», а также Т. Моммзена, всячески восхвалявшего Рим императорского периода и изображавшего Цезаря другом крестьянства.
Конечно, сквозь все это слишком явно просвечивала апология пруссачества. Но тем не менее Моммзен обратил внимание на многое и многое, что до этого проходило мимо историков. В частности, защиту прав личности, а также то, что описываемое автором общество было намного сложнее, нежели кучка рабовладельцев и эксплуатируемая ими многомиллионная масса рабов.
Мы привыкли считать Древний Рим, да и вообще весь Древний мир «рабовладельческим периодом». Но не так давно видный историк и экономист Ю. Бородай показал всю относительность такого представления.
Оказывается, во многих странах Древнего мира, согласно последним исследованиям, рабство не занимало такого уж выдающегося места.
Рабство там существовало скорее как следствие отношения к человеку, а не как «основной способ производства», что нам вдолбили в голову советские преподаватели политэкономии.
Зато большинству цивилизаций Древнего мира свойственно дискриминационное отношение к «не своим», к людям, не принадлежащим к своему сообществу, вне зависимости от того, являются данные люди чьими-то рабами или нет.
«Истинно полисное воззрение» греков о том, что люди не своего полисане люди или по крайней мере не совсем люди, было широко распространено.
В высшей степени было оно свойственно и Древнему Риму республиканского периода. Нои это может служить одним из важнейших показателейчем сильнее развивалась императорская власть, тем оно становилось слабее.
Более того, во всех империях древности это воззрение если и не исчезло, то было весьма и весьма притуплено.
Одним из наиболее точных тестов на существование такого воззрения служит наличие или отсутствие социальной мобильности.
Создать жестко моноэтническое, а точнее, моноплеменное государство не удавалось никому, и всегда люди «не того рода» занимали в Риме весьма невыгодное положение. Это касалось плебеев и потомков покоренных племен, к примеру, из Иудеи.
Для них в государствах со значительным уровнем нетерпимости был закрыт путь наверх.
Никакой социальной мобильности в Древнем Риме республиканского периода быть не могло. Более того, следует учесть, что некоторая часть рабов получала волю. Но их статус был все равно не тот, что у прочих граждан.
В истории Рима, замечательной именно своей четкой разработанностью юридических понятий, они звались «вольноотпущенники».
Но заслужить высокое звание римского гражданина они могли только в порядке исключения. Собственно говоря, кровопролитные самнитские войны и велись из-за того, что рим-
ляне в обмен за военную помощь обещали дать самнитам римское гражданствои, естественно, обманули.
Римское гражданство только для своих, для римляни к тому же есть римские граждане первого сорта (патриции) и второго (плебеи), причем, согласно преданию, и это различие было следствием племенного происхождения; якобы у плебеев несколько другие этнические корни. Таким было мышление римлян в республиканскую эпоху.
С созданием империи положение дел в Риме начало меняться. Социальная мобильность значительно возросла. С одной стороны, вместе с окончанием жизни республики мало-помалу исчезало и участие народа в делах государства, живая связьто, что, собственно, и называлось «общее дело» res publica.
Но, с другой стороны, социальная мобильность значительно повысилась. Для вольноотпущенника стало возможно получить римское гражданство более простым путем.
Более того, многие вольноотпущенники из императорского дома стали входить в императорский Совет, и, следовательно, у них появилась возможность влиять на политику.
А в начале II века в Риме совершилось нечто уникальное и невозможное с позиций не столь давних времен: в святая святых римской государственностив Сенат (совет старейшин), этот реликт системы управления родоплеменного периода, был избран за военные заслуги перед Римом мавританский князек Лузий Квиет, по некоторым сведениямнегр. Это означало полный крах полисного воззрения.
Интересно, что нечто похожее было во всех империях древности. В персидской монархии, судя хотя бы по библейской Книге пророка Даниила, даже для раба было возможно попасть на вершину власти.
Во всяком случае, никто не удивлялся наличию самого Даниила, да и трех отроков при персидском дворе. Попасть чужестранным рабам к какому-либо двору, да еще и на что-то влиять в государстве не имперского типа было просто невозможно.
Та же самая социальная мобильность, тесно увязанная с родовой, была в империи Александра Македонского. Она же победила и в Риме.
Таким образом, из классического примера империи можно вывести такие противопоставления: республиканациональна, причем даже на родовом уровне, империяинтернациональна.
Республикане мобильна социально; ее граждане имеют значительные права, но попасть в число граждан невозможно. В империи понятие «гражданин» невелико, но иметь его могут в принципе все.
Национализм и расизмдавние спутники республиканского устройства. Именно поэтому рабство, нарушая все границы и все прожекты мирового устройства, благополучно продержалось до прошлого века в цивилизованных, конституционных странах.
Более того, в республиканских странах при всей «народности» их устройства принципы родовитости сохранялись и сохраняются лучше, чем в иных монархических, притом что в последних структура пирамиды выдержана четко.
Пушкин в свое время удивлялся, что в Америке, не имеющей дворянства, распространены «гонения родословные», то есть человеку невозможно было попасть в элиту Филадельфии или Бостона, если он не принадлежал к семье какого-либо «от- ца-основателя» США.
С точки зрения дворянина Пушкина во внесословном обществе не может быть такого явления, как родовитость.
Но в США оно было. И вряд ли случайно то, что многие американисты, говоря о высших кругах США, употребляют такой специфически древнеримский термин, как «патрициат». В нем отражена суть республиканской аристократии, в том числе и принципы родовитости.
В этом смысле социальная мобильность опять может служить показателем. Если мы перейдем к теме о мезальянсах, то есть неравных браков, то увидим, что и здесь империя более свободна, чем республика или государство республиканской направленности.
Например, посмотрим, где мезальянс проходит легчев Англии середины прошлого века или в России того же времени?
Вот перед нами два романа«Отцы и дети» Тургенева и «Наш общий друг» Диккенса.
Первый рисует жизнь России предреформенного периода (крестьяне еще не отпущены на волю), второйжизнь Англии даже несколько более позднего времени.
В обоих романах тема неравного брака проходит побочной линией.
Конечно, не следует забывать о том, что перед намихудожественные произведения, а не точные копии жизни.
Но, с другой стороны, в этом есть и свой интерес, ибо писатель в конце концов пишет для читателей, и на нем, на его манере письма, на сюжете невольно отражаются его опасения за то, как читатель примет тот или иной сюжетный ход.
И вот что показывают оба романа.
В «Отцах и детях» одна из сюжетных линий такова: Николай Павлович Кирсанов, либеральный человек, женится на своей крепостной, Фенечке.
ОбстановкаРоссия. Никакой свободы. Есть только какие-то неясные новые веяния с Запада.
Николай Петровичхозяин Фенечки. Он ее вправе, например, выпороть. Его братаристократ по духу. И что же, есть какие-то опасения, что общество не примет такой брак? Нет, нет и нет.