Читая мемуары уцелевших лидеров и активистов белого движения (как тех, кто затем пошли в услужение фашизму, так и тех, кто отказались сделать это) можно прийти выводу, что в «сухом остатке» (т.е., независимо от чувств и поступков их авторов) идеология «белого дела» была ни чем иным, как идеологией и методикой разграбления и расчленения Родины.
Не слишком ли категорично такое утверждение? Ведь белогвардейцы постоянно говорили о спасении России. Более того, значительная их часть была готова отдать за это свои жизни. Экономика не рассматривалась высшими сословиями Российской империи как нечто самоценное, если она не являлась собственностью данных сословий. Если бы это было не так, то земельный вопрос (главный вопрос начала XX века) руководством Империи решался бы более гибко. Тоже самое можно сказать и о территориях Российской империи. Для значительной части верхушки общества того времени это была только «кормовая база». О ней можно было тосковать, любя издали: из Парижа, Нью-Йорка или средиземноморских курортов. Кстати, примерно такое же отношение к Родине у самых больших (читайсамых богатых) патриотов в современной России.
Сто лет назад ее можно было превратить в объект торга, в обмен на военную помощь белой армии со стороны Антанты, Германии, Японии. Страна, в которой царствовали «быдло и хамы» теряла свое значение для «патриотов». Набор феодально-помещичьих стереотипов (православие-самодержавие-народность) привел к тому, что дворянское самосознание просто не могло воспринимать «низшие слои» как успешный субъект экономической деятельности.
Кстати, не случайно что сегодня, как и сто лет назад у российских реакционеров очень модна насмешка над фразой о кухарке, которая сможет научиться управлять государством (мол, куда ей!). Данный принцип организации пролетарского государства был провозглашен в конце 1917 года большевиками и затем многократно тиражировался (и искажался) их противниками [3, c. 289]. Тот факт, что ни одна кухарка не нанесет такого вреда экономике, как дипломированные успешные менеджеры 90-х годов, обычно ускользает от сознания этой публики.
Итак, именно данные, весьма живучие стереотипы ослабили элиту дореволюционной России, раскололи ее, заставили лучшую ее часть поддержать революцию и большевиков, а другую подтолкнули к самому остервенелому террору против трудящихся (на который те так же ответили террором).
4.Выводы
В начале XX века, с развитием капитализма (и выросшими в его недрах ростками коммунизма) объективно носителями понятия «Родина», «Отечество» стали миллионы пролетариев и разночинцев, десятки миллионов крестьян, пока безземельных, но уже лично свободных. Однако, сознание военно-феодальной элиты все еще воспринимало только себя как социальное воплощение России. Расплата за такие иллюзии была неизбежной.
В новой, Советской России, а затем в СССР, нашлось место десяткам тысяч бывших царских офицеров и генералов. И не потому, что они вдруг все стали социалистами, марксистами, а потому что именно марксисты обеспечили поступательное социальное развитие общества. А это позволило военной и бывшей дворянской элите, пошедшей за красными, реализовать на практике новое понимание и защиты Отечества, и товарищества, и профессионализма, и единства с народом, и самоотверженности. (И это несмотря на тяжелейшие испытания 30-х годов). Только теперь все эти понятия были лишены дворянской карикатурности, т.к. обеспечивали интересы уже не сотен тысяч, а многих миллионов людей.
Нынешний олигархический российский капитализм не случайно снова реанимирует прянично-медовый образ царского и белого офицерства. Столкнувшись с неразрешимыми противоречиями, сконцентрировав в руках 1.5-2 % населения 90% богатства общества, не умея им управлять, посадив страну на «нефтегазовую иглу», проигрывая экономически крупному зарубежному капиталу, нынешний режим в идеологических и политических преобразованиях пытается реанимировать элементы некой «квази-феодальной» системы.
Речь идет о патологическом недоверии к демократическим институтам, сакрализации режима личной власти, опоре на религиозные институты, воинствующем «государственном патриотизме» и шовинизме. Отсюда же вопиющее пренебрежение к материальным нуждам и духовным интересам простых людей, вседозволенность олигархического капитала и высшего чиновничества.
Все это (как и в начале 20 века) рождает не только разрыв «низов» и «верхов» общества. Данный тип организации государства приводит к снижению качества управленческих решений, неспособности «играть на несколько ходов вперед», приводит к боязни и просто к неумению проводить хоть какие-то прогрессивные реформы.
Но если подобная консервация идеологических институтов сословно-монархического, абсолютистского общества не прошла в начале XX века у белогвардейцев, то в начале XXI века она тем более обречена на поражение. И если Россию от распада сто лет назад спасли большевики и другие радикальные революционные движения, то теперь с еще большим развитием мирового капитализма и с отсутствием серьезного леворадикального движения в России подобное стремление российской верхушки пустить историю вспять может привести к более трагическим последствиям для нашей страны.
Примечания
1. См. например, мемуары Слащева: «Но пошли ли массы на эту новую борьбу? Нет. В Новочеркасске собралась только группа «интеллигенции» в 2000 человек, а народные массы остались глухи к их призыву Советская власть закрыла базары и стала отбирать излишки продуктов, и свершилось «чудо». Идея «отечества», не находившая до сих пор отклика в массах, вдруг стала понятна зажиточному казачеству настолько, что для организации отрядов не приходилось уже агитировать, а станицы сами присылали за офицерами» [1, c. 14, 15].
2. Так в ходе публичного опроса, который провел популярный севастопольский паблик «Ретро Севастополь», из 953 участников опроса 560 (59 %) высказались против установления памятника примирения красных и белых, а еще 139 человек (15 %) были даже не в курсе, о чем идет речь. За установление памятника были поданы только 226 голосов [5].
3. «Для того, чтобы привить социальным новичкам «правильные», офицерские, понятия, в 1863 году учредили суды чести при офицерских обществах, а в 1894 году фактически сделали обязательным участие в дуэлях. По распоряжению Александра III отказ участвовать в дуэли вёл к увольнению. Закон о дуэлях формально-юридически ставил офицеров над всем остальным обществом: им было дозволено больше, чем кому бы то ни было ещё. Реальность делилась на сакральное пространство для выяснения отношений между благородными мужчинами и зону для всех остальных, для профанов». « офицер защищает «честь» не для того, чтобы быть хорошим, благородным в наивно-обывательском смысле, но затем, чтобы отгородить себя от прочего «подлого», «недостойного» народа» [9].
«Я утешал себя мыслью, что и на суше можно было бы так же честно и верно служить идеалам, крепко установившимся в моем сознании и сводившимся тогда к элементарной формуле: «за Царя и Отечество». Нужно было срочно выбрать род оружия, и я без колебаний остановился на кавалерии. Не скроюочень нравилась красивая, элегантная кавалерийская форма, малиновый звон шпор, особая лихость и дух всегда подтянутых и щеголеватых офицеров.
Огромным утешением служило то обстоятельство, что сделаться сухопутным офицером можно было скорее, нежели моряком Жениться же я мог только сделавшись офицеромна этом настаивала мать Сделаться человекомозначало достичь известного положения в обществе, приобрести в свете известный удельный вес, и в этом отношении военная дорога была наиболее легкой, приятной и скоровыполнимой. Офицер безусловно был уже «человек», тогда как какой-нибудь студент за такового еще не считался».
«Носить громкую старинную дворянскую фамилию и обладать средствами и придворными связями, было еще далеко недостаточно, чтобы поступить в один из этих рафинированных полков. Туда мог попасть только безупречно воспитанный молодой человек, о репутации и поведении которого полком собирались тщательные справки. А кавалергарды в некоторых случаях еще и копались в родословной представлявшегося в полк молодого человека и проверяли за несколько поколений назад его бабушек и прабабушек: не затесалась ли среди них какая-нибудь мадам, неподходящая по своему происхождению и тем самым портящая родословную. Ведь она могла бы передать по наследству плебейские черты своему потомству» [10, c. 57-58].