Сравнение летописания крупнейшей в мире средневековой республики с летописями великих княжений, где князья также, но на более-менее постоянной основе служили городам, приводит к любопытному выводу. Новгородцы более критично описывают повседневно наблюдаемые ими плоды народовластия, чем «княжеские» летописцы. Для урожденных республиканцев «воля народа» далеко не идеалистична. Это результат борьбы различных группировок «золотых поясов», которых иногда жестоко поправляют, изгоняют и даже убивают обиженные ими «черные люди». Для прокняжеских авторов выступления народа против воли князей временами выглядят преступными, но именно народ неизменно прав, отстаивая единство Руси против княжеских усобиц и внешних врагов. Народпонятие идеальное. Ему, в рамках городского населения, приписаны свойства хозяина Русской земли, сменяемыми правителями которой являются князья. Народ всех княжеств и земель сознает себя русским, понимает смысл единства и губительность разделения. То есть именно народу ученые книжники обоснованно приписывают национально-государственную идею, которая прекрасно отражена также и в устном эпосе.
Основными заказчиками летописей в Чернигове, Ростове, Переяславле Южном и Переяславле-Залесском, Смоленске и Новгороде-Северском были князья и воеводы. Писали их монахи и священнослужители, нарочитые мужи, иногда сами бояре, не чуждые литературного вкуса. Имея собственные своекорыстные интересы, они тем не менее ощущали себя частью русского народа и эти интересы обличали! В дружинной среде было создано «Слово о полку Игореве»одна из величайших героических поэм рыцарских времен. Поучение Владимира Мономаха раскрывает взгляд на мир с престола княжеского, а Слово и Моление Даниила Заточникас позиции человека служилого, который из ссылки объяснял князю: «храброго быстро добудешь, а умный дорог!» Сарказм Даниила, явившего своей судьбой традиционную русскую ситуацию «горя от ума», был весьма популярен у читателей. От Заточника доставалось всем, включая монахов с их видениями и чудесами: «Скажешь, княжепостригись в чернецы. Так я не видел мертвеца, ездящего на свинье, ни черта на бабе, не едал смоквы от дубов». Подобной бесовщины много было даже в Киево-Печерском патерикеважнейшем сборнике древнерусских историй о монахах. Не входящее в него Житие Авраамия Смоленского рассказывает, как обличение плохих пастырей навлекло на попа страшный гнев: Авраамия требовали заточить, «к стене пригвоздить и сжечь», чуть ли не «живьем сожрать». Но к «малым и великим, рабам и свободным» проповедовал не только смоленский священник.
Кирилл, епископ Туровский, призывал к состраданию зависимым людям, а митрополит Климент Смолятич насмехался над жадностью епископов, копящих дома, села и угодья. Климент был мудр не только в богословии: его упрекали за цитирование Гомера, Аристотеля и Платона. Монашеское звание, избавляя от повседневных забот, давало наилучшую возможность читать и писать книги. Недаром Житие Евфросинии Полоцкой повествует, как княжна, постригшись в монахини, «начала писать книги своими руками и полученное за них раздавала нуждающимся». Интерес читателей вызывали переводы: части Библии, византийские жития святых, хроники Георгия Амартола и Иоанна Малалы, летописец патриарха Никифора, собрания-изборники исторических и философских сочинений, рыцарские романы и отечественные «хождения», древнейшее из которых описывает поход игумена Даниила в Иерусалим при короле Балдуине.
Связанное с переводами и интересом к человеку развитие литературного языка выразилось и в появлении официальных определений. Во Владимиро-Суздальской летописи князь Всеволод Большое Гнездо «милосерд», сын его Константин«разумен». Киевляне, убившие в 1147 году князя Игоря Ольговича за описанные в летописи реальные обиды, всё равно«беззаконные и несмысленные». Безумие феодальных войн побуждало чаще ссылаться на высшую волю: «Наводит Бог по гневу своему иноплеменников на землю усобная же брань бывает от соблазнения дьявольского». Однако здравомыслие обычно побеждало, и летописцы считали долгом найти земные причины событий: «Выгнали ростовцы и суздальцы Леона епископа, потому что умножил церковь, грабя попов».
Летописные своды Ростова Великого, Владимира и Переяславля-Залесского дошли до нас в составе Радзивилловской летописи (ее список XV века включает 600 миниатюр), начатой с «Повести временных лет» и доведенной до 1206 года. Летописец Переяславля-Залесского (в списке XV века), доведенный до 1214 года, ярко окрашен в местный колорит, подобно псковскому летописанию XIIIXV веков. В памятниках, где общерусские сведения менее лаконичны (в связи с более широкими запросами местных властей), все больше воздается хвала могучим, удачливым и щедрым к воинам князьям, побеждавшим в усобицах. В середине XIII века эти князья подвели своих хвалителей до крайности.
«Слово о погибели Русской земли», оплакивавшее некогда могучую «светло светлую и украсно украшенную землю Русскую» после поражения на Калке (1223), осталось неуслышанным. В описании Батыева разорения (12361240) летописцы могли без крайнего стыда вспоминать только о сложивших головы рязанских и владимирских князьях: остальные попросту разбежались со своими дружинами, оставив граждан погибать на стенах своих городов. Памятником того времени стала повесть об Александре Невском, написанная по его смерти (1263) и позже переработанная в житие. Князь, благоразумно пошедший служить татарам, по крайней мере славно бился с крестоносцами. Галицкий летописец пытался гордиться храбрым князем Даниилом, принявшим королевский венец от католиков, но не дождавшимся от них помощи и сломленным Ордой. Героями сопротивления стали несгибаемые жители Козельска и партизаны рязанца Евпатия Коловрата: их подвиги, воспетые в народной песне, только в XIV веке были записаны в «Повести о разорении Рязани Батыем». Митрополиты аккуратно собирали ханские ярлыки на свои владения, князья ради ярлыков убивали друг друга в Орде и вели татар на Русь грабить соперников, летописание замерло; выжившие книжники собирали и переписывали уцелевшие рукописи. Лишь написанное предками о единстве Русской земли и великой миссии ее народа давало людям возможность мечтать. Именно в XV веке, когда общерусское летописание существовало только в своей древней части, в новых записях разбиваясь на прославление войн своих князей с «чужими», в народе складывался цикл былин о легендарных богатырях Красного Солнца Владимира. Неудивительно, что сочетавший образы Владимира Святого и Владимира Мономаха славный князь часто выступал в былинах растяпой, доводившим Русь до крайности, из которой ее спасали герои простого народа. Что любопытно, так случалось и в древних событиях, которые описывали летописи. Именно личная инициатива борцов за родную землю сталадаже по официальному Московскому летописному своду XV векапричиной освобождения Руси от ордынского ига. Для нас это уже другая история, хотя подчеркнуть идейное значение исторических сочинений и сказаний о Древней Руси немаловажно.
Письменные памятники становятся для нас источниками только при понимании истории их текста, обстоятельств создания и мотивов создателей. Это относится не только к летописям, но и к актам. Мы можем пользоваться «Русской правдой» и «Псковской судной грамотой» только потому, что ученые точно установили, когда, кем и с какой целью в них были помещены конкретные статьи законов. Для понимания смысла договоров необходимо изучить их формуляр: особенности изложения, принятые в данном виде документов. Точно так же проведена работа с иностранными источниками, повествовательными и актовыми, например, трактатами византийских императоров, касающимися Руси, сравнение с которыми крайне важно для установления истины, даже в том случае, если источники чрезвычайно тенденциозны.
Ярким примером является рассказ Галицкой летописи о поездке великого князя Даниила Галицкого на поклон к Батыю в 1250 году. Преисполненный отвращения к татарам и их обычаям, князь, согласно летописи, всячески демонстрирует это; даже чествуемый Батыем, онсогласно летописцуощущал, что «злее зла честь татарская»! Текст явно отсылает нас к гибели в Орде святого князя Михаила Черниговского в 1246 году, представленной в летописи и житии как восстание против языческих обычаев татар, и подчеркивает, что Даниил был в Орде впервые. Это странно, учитывая, что к тому времени в Орду уже съездили все, даже не особо видные русские князья, не испытавшие утеснений в вере со стороны религиозно терпимых татар. Тайну гибели Михаила, главного политического и военного соперника Даниила, раскрывают Анналы Бёртонского монастыря (Стаффордшир, Англия), сохранившие протокол обсуждения вопроса о татарах на Лионском церковном соборе 1245 года. На соборе присланный Михаилом владыка Петр призывал к объединению сил Европы для отражения нашествия Орды. Вместо этого собор принял решение о крестовом походе против собственного императора, собиравшего силы против Орды, а папский легат Карпини был послан договориться с татарами. Из его секретного доклада мы знаем, что Даниил, на которого папа сделал ставку в продвижении католицизма на Русь, в 1246 году, во время казни Михаила, ездил к Батыю, в то время как его брат Василько усердно опекал папское посольство. Получив сведения о враждебных действиях Михаила, хан казнил его, а Карпини в своем отчете предложил возложить ответственность за эту смерть на второго соперника Даниила, великого князя Ярослава Всеволодовича. Владимиро-суздальский князь был отравлен в столице Монгольской империи Каракоруме, где также энергично действовал папский легат. Затем папа потребовал от его сына Александра Невского изменить православию на том основании, что Ярослав, умирая чуть ли не на руках Карпини, якобы принял католичество. Отчет легата переполнен ложью, но его детальные бытовые сведения о сотрудничестве с галицкими князьями выглядят достоверно и не являются целесообразными для лжи. Если Александр отправил папского посла восвояси, а новую волну крестоносцев порубил, то Даниил принял от папы и веру, и королевскую корону, погубив Западную Русь в интересах католической Европы. Попытка Галицкого летописца спасти своего великого князя хотя бы от обвинения в смерти Михаила Черниговского понятна и простительна.