В тот же день к Деникину в Мечетинскую было отправлено донесение: «Отряд прибыл в Ваше распоряжение
Отряд утомлён непрерывным походом, но в случае необходимости готов к бою сейчас».
В Мечетинской отряд прошёл парадным маршем перед восхищёнными добровольцами, которых на тот момент насчитывалось всего 2 тысячи штыков и 2,5 тысячи сабель. У Дроздовского же было свыше 3 тысяч, броневики, автомобили, аэропланы (в Таганроге получили), телеграф, оркестр, значительные запасы боеприпасов и амуниции. Деникин получил готовую боевую часть, ничуть не уступающую Добрармии в вооружении и превосходящую её настроем. И при этом абсолютно неамбициозного подчинённого. Расчувствовавшийся генерал Алексеев снял кубанку и низко поклонился: «Мы были одни, но далеко в Румынии, в Яссах, билось сердце полковника Дроздовского, бились сердца пришедших с ним нам на помощь. Спасибо вам, рыцари духа, пришедшие издалека, чтобы влить в нас новые силы Примите от меня, старого солдата, мой низкий поклон».
Через год, когда Дроздовский уже лежал в могиле, в Ростове музицирующему на пианино в гостинице «Палас-отель» юному киевлянину Дмитрию Покрассу уже полковник Антон Туркул заказал написать марш на слова полковника Петра Баторина. Киевлянин давно набил руку на различного рода заказных музыкальных опусах для именин и торжественных приёмов, но написать марш, да ещё для «легенды Белого движения», было в диковинку. Однако белые уверенно наступали, деньги были, Туркул не поскупился для любимого командира. Покрасс сел за пианино и через несколько дней выдал готовое задание. 29 июня 1919 года на банкете в честь занятия Харькова Добрармией был впервые исполнен «Марш Дроздовского». Ещё через несколько лет победившие красные, которым понравилась музыка, всего лишь переделали в нём слова, и получилась знаменитая песня «По долинам и по взгорьям». Покрассу очень пригодился ростовский опыт, чтобы вскоре самому стать легендой музыкальной Совдепии, написав за гонорар 16 миллионов советских рублей (стоимость 20 коробков спичек) «Мыкрасные кавалеристы».
Из Румынии походом
Шёл Дроздовский славный полк,
Во спасение народа,
Исполняя тяжкий долг.
Много он ночей бессонных
И лишений выносил,
Но героев закалённых
Путь далёкий не страшил!
Генерал Дроздовский смело
Шёл с полком своим вперёд.
Как герой, он верил твёрдо,
Что он Родину спасёт!
Видел он, что Русь Святая
Погибает под ярмом
И, как свечка восковая,
Угасает с каждым днём.
Верил он: настанет время
И опомнится народ
Сбросит варварское бремя
И за нами в бой пойдёт.
Шли дроздовцы твёрдым шагом,
Враг под натиском бежал.
И с трёхцветным Русским Флагом
Славу полк себе стяжал!
Пусть вернёмся мы седые
От кровавого труда,
Над тобой взойдёт, Россия,
Солнце новое тогда!
Этих дней не смолкнет слава,
Не померкнет никогда.
Офицерские заставы
Занимали города!
Казачья нагайка
Совместное освобождение от большевиков Нижнего Дона отнюдь не решило многочисленных проблем Белого дела. Оно лишь обнажило новые проблемы, возможно ещё более неразрешимые. Прежде всего моральные и политические.
Как должно отнестись командование Добрармии к «нашествию гуннов» на Дон, учитывая, что фактически полковник Дроздовский брал Ростов вместе с немцами? Как теперь относиться к «пробудившемуся» казачеству, верхи которого вряд ли пожелают делиться политической и военной властью? Какие политические лозунги выдвигать теперь, после провала (надо называть вещи своими именами) «легендарного» Ледяного похода, пусть даже при «сохранении лица» и боевых порядков Белого движения? Ко всему прочему, у добровольцев закончился четырёхмесячный контракт, и многие из них, вдоволь нахлебавшись братоубийства и не видя перспектив борьбы, пожелали покинуть ряды армии (к примеру, будущий известный белогвардейский писатель прапорщик Корниловского ударного полка Роман Гуль со своим братом).
Немецкая оккупация была серьёзным моральным ударом по идеологии Белой гвардии, большая часть которой три с половиной года провела в окопах Первой мировой войны и не признавала Брестского мира. При этом приходилось отдавать себе отчёт в том, что противопоставить мощной военной машине что-либо серьёзное слабовооружённым и обескровленным белогвардейцам было бессмысленно. Деникин писал: «Это событие, словно удар грома среди прояснившегося было для нас неба, поразило своей неожиданностью и грозным значением. Малочисленная Добровольческая армия, почти лишённая боевых припасов, становилась лицом к лицу одновременно с двумя враждебными факторамисоветской властью и немецким нашествием, многочисленной красной гвардией и корпусами первоклассной европейской армии. Этот чужеземный враг был страшен своим бездонным национальным эгоизмом, своим полным отрешением от общечеловеческой морали; он с одинаковым цинизмом жал руку палача в Брест-Литовске, обнадёживал жертву в Москве и Киеве и вносил растление в душу народа, чтобы вывести его надолго из строя столкнувшихся мировых сил».
Генерал сгущал краски. Едва державшей фронт на Западе германской армии, на которую навалились во Фландрии и Пикардии сразу три сверхдержавы (Англия, Франция и США), было не до имперских и колониальных амбиций. Анархия в России и невозможность толком обеспечить себе безопасный тыл заставляли держать на Восточном фронте, несмотря на «мир», порядка миллиона штыков и сабель. Которые явно не были бы лишними на полях сражений на реках Эна и Марна, где лотарингские суглинки обильно поливали кровью 3,6 млн германских бойцов.
Чтобы высвободить этот мощный кулак, немцам жизненно необходима была умиротворённая, зависимая от Берлина Украина, как поставщик металлов и продовольствия, и как минимум лояльная Донская область, как поставщик угля и зерна. Не помешала бы и зависимая Грузия, как трамплин к грозненской и бакинской нефти, но тут уже приходилось считаться с интересами союзной Турции.
В любом случае распылять на Востоке столь нужные на Западе войска, а уж тем более ввязываться в кровопролитные авантюры было совершенно невыгодно немецкому Генштабу. Поэтому никакой военной угрозы для Добрармии немецкая оккупация регионов, отошедших к Германии по Брестскому миру, не несла. Вначале надо было победить в войне, а уж потом задумываться, в состоянии ли рейх переварить столь много заглоченного на Востоке.
Германским корпусом генерала Кнёрцера было оккупировано около трети территории Донской области, включая Ростов, Нахичевань, Таганрог, Миллерово, Чертково. Оккупацию германское командование мотивировало тем, что эти города до 31 декабря 1887 года входили в состав Екатеринославской губернии, а согласно секретному приложению к Брестскому договору, вся Украина, включая Екатеринославскую губернию, должна быть оккупирована германскими и австрийскими войсками. Другое дело, что границы «нэзалэжной Украины» поддерживаемая германцами местная Рада гетмана П. Скоропадского трактовала слишком вольно, поэтому в свой состав и включила почти половину территории Донской области, что уже явно ущемляло интересы казачества. Сам гетман настаивал на том, что 67 % населения Ростовского и Таганрогского округовукраинцы (на самом деле их было около четверти, главным образом в Донбассе). К тому же Скоропадский не стеснялся заявить, что «Украинская держава не может существовать, не владея Крымом, иначе это будет некое туловище без ног».
Собравшееся в Новочеркасске временное Донское правительство во главе с чудом уцелевшим после подтёлковских погромов ещё калединским «министром» есаулом Георгием Яновым (по определению Деникина, «правый демагог») созвало 28 апреля 1918 года «Круг спасения Дона» в составе 130 человек. Генерал Пётр Краснов называл его «серым» из-за полного отсутствия в составе Круга «трусливой интеллигенции». По его образному выражению, интеллигенция «сидела в эту пору по подвалам и погребам, тряслась за свою жизнь или подличала перед комиссарами, записываясь на службу в советы и стараясь устроиться в более или менее невинных учрежденияхпо народному образованию, по продовольствию или по финансовой части».