-Здравствуйте, дядя Джон, - услышал он мужской голос. Пьетро был в простом сюртуке. Джону показалось, что его обычно теплые, серые глаза, похолодели.
Они обменялись рукопожатием. Джон, усадив его напротив, махнул официанту: «Должен признать, все это очень неожиданно, дорогой мой. Там, - он показал пальцем на потолок, - весьма сожалеют. Перед тобой открывалась блестящая карьера...»
-Вера, - хмуро отозвался Пьетро, наливая себе чаю, - это не карьера, дядя Джон. Иисус нам не заповедовал продвигаться по служебной лестнице. Я давно об этом думал, - он добавил молока, - вот и все. О чем вы хотели со мной поговорить? - Джон заметил, что племянник улыбается.
Джон знал, что Полина уехала в Ливерпуль. Письма от нее пришли еще два дня назад. Он отправил телеграмму тамошним людям, попросив проследить за ее встречами. Герцог, облегченно, подумал: «Слава Богу, во вторник она покинет Англию. Пусть больше не возвращается. Пусть эта головная боль достанется американским коллегам».
Он давно, по-дружески, попросил прислать ему копии досье американских родственников, но ничего интересного в них не было. Даже старейшина Смит никого в Вашингтоне не удивлял. Ему написали из тамошнего военного ведомства: «Мистер Джон, у нас таких сумасшедших половина страны. Нам нужны западные территории, а какие белые их будут осваивать, совершенно неважно».
Джон пролистал досье, зевая. Нат Фримен был умеренным аболиционистом, как и Дэвид Вулф. Бланш Фримен зналась с радикалками, выступавшими за предоставление женщинам избирательных прав. Натан Горовиц снабжал деньгами евреев в Святой Земле. Герцог запер досье в архиве, на полигоне, и забыл о нем.
Джон вытер губы салфеткой: «Ты ешь, Пьетро. Пудинги здесь отменные. Хотя, признаю, с итальянскими десертами им не тягаться. Ешь, и послушай меня».
Он говорил, а потом увидел, что Пьетро поднимается. «Дядя Джон, - прервал его Пьетро, кладя серебро на стол, - я еду в Рим учиться, а не заниматься, - мужчина поморщился, - шпионажем. Простите».
-Сядь, - велел ему герцог. Племянник упрямо стоял.
-Пьетро, - Джон помолчал, - ты знаешь, мы не пускаем в университеты, как это сказать, подозрительных людей. Ты знаком с Джузеппе Мадзини, с другими эмигрантами, Вряд ли в Кембридже одобрят твою кандидатуру, если ты захочешь устроиться на кафедру, по возвращении из Италии. И что тебя тогда ждет? - поинтересовался герцог.
-Всю оставшуюся жизнь преподавать латынь в захолустной школе, тупым мальчишкам? В Итон тебя тоже не возьмут, уверяю, хоть ты его и закончил. Мы, - Джон покрутил пальцами, - разумные люди. Время преследования католиков прошло. Они сейчас даже в парламент избираются. Но сам понимаешь..., - он повел рукой куда-то в сторону, - мы должны быть уверены в лояльности наших подданных, мой дорогой.
-Ничего, - Пьетро помолчал, сдерживаясь, - не пропаду, дядя. Даже в захолустной школе. Не надо меня шантажировать моей верой, это..., - он не закончил и наклонил голову: «Всего хорошего».
-Ты, кстати, - небрежно спросил Джон, - не виделся с моим сыном? В Лондоне, в Мейденхеде..., Я знаю, что ты туда ездил.
-Не сомневаюсь, что знаете, - коротко усмехнулся Пьетро: «Нет, дядя Джон, не виделся. Счастливо оставаться».
Когда племянник ушел, Джон налил себе еще чаю: «Дурак. Пусть сидит где-нибудь на болотах, на грошовой зарплате, и зарабатывает себе чахотку. Мог бы сделать отличную карьеру. Я бы его даже в Парламент провел».
Он достал свой блокнот и задумался.
-Значит, надо искать кого-то здесь. Вот и поищем, - Джон улыбнулся и принялся за яблочный пудинг с лимоном.
Марта, подняла подол шелкового, черного платья. На тонком запястье блестел гагатовый, с бриллиантами, браслет. Женщина резво пошла вверх по узкой лестнице. Она позвала: «Милые дамы, не стесняйтесь, пожалуйста!». В коридоре запахло цветами, ландышами, фиалками, лавандой. Дамы-патронессы благотворительного общества при церкви Святого Георга испуганно осматривались. Марта незаметно выглянула в маленькое окошко, что выходило на Бевис-Маркс:
-Сыщиков он убрал. Правильно, не хочет спугнуть тех, кто придет. Думает, что собрание состоится. Так ему и надо, - она, внезапно, мимолетно улыбнулась.
Документы Гликштейна, как и предполагала Марта, отправить оказалось проще простого. Посол Бэнкрофт рассмеялся:
-Миссис Кроу, и разговора быть не может. Уйдут дипломатической почтой, в понедельник. Его честь судья Бенджамин-Вулф получит все через две недели. Великое дело, паровое сообщение. Ни о чем не беспокойтесь.
-Надо будет девочку в Россию с американским паспортом послать, - решила Марта, ведя дам-патронесс по коридору: «Америка нейтральная страна. Они воевать с Николаем не будут. Когда девочка сдастся в плен, ее даже не интернируют. Вот и хорошо».
Она прислушалась. Дверь внизу заскрипела. Пройдя в каморку Гликштейнов, подмигнув его жене, Марта громко сказала: «Сначала познакомимся с этими тружениками, милые дамы».
-Мистер Джон, - недоуменно заметил невидный человечек, - шум какой-то.
Они стояли внизу лестницы, с нарядом полиции.
-Сейчас я сам проверю, что там за шум, - недовольно отозвался Джон, взвешивая на руке свой револьвер: «Идите за мной, ждите в коридоре».
Дом был пустым, откуда-то из конца коридора доносился плач ребенка. Пахло горелой едой, табаком, кислым потом. Джон, рывком, распахнул хлипкую дверь комнаты Гликштейнов и застыл на пороге.
-У дяди пистолет! - восторженно сказал худенький, черноволосый, кудрявый мальчишка: «Дядя, дайте посмотреть!»
-Саймон! - одернула его мать. Джон обвел глазами каморку. Откашлявшись, он убрал оружие: «Что...»
Сестра держала на руках девочку в холщовом платьице. Он увидел Сидонию, Марту, еще каких-то дам, и повторил: «Что...»
-Мы организовали визит нашего благотворительного комитета в трущобы, - сухо сказала ему сестра и пощекотала малышку. Та засмеялась.
-Здесь вдовствующая герцогиня Девонширская, ее светлость графиня Карисфорт, тетя Марта, кузина Сидония, жена преподобного отца Уэлша, из нашей церкви...- сестра обвела рукой комнату: «Хотим помочь этим несчастным».
Джон увидел спокойные, зеленые глаза Марты. Где-то в глубине их метался смех, словно луч солнца освещал прозрачную, речную воду.
-Конечно, - высокомерно добавила жена священника, - мы будем поддерживать всех, вне зависимости от вероисповедания. Нет ни эллина, ни иудея, - она подняла вверх пухлый палец. Дамы закивали: «Да, да!»
-Простите, - выдавил из себя Джон: «Я ошибся дверью». Он сдержался, и, даже не выругавшись, повернулся к полицейским: «Возвращайтесь к себе, операция отменяется».
Когда они остались одни, и шли по Бевис-Маркс, невидный человечек спросил:
-Думаете, предупредили их, мистер Джон? - он кивнул на трехэтажный, покосившийся дом, где жил Гликштейн.
-Наверняка, - устало ответил герцог: «Только кто, мы никогда не узнаем. Ладно, - он потер лицо руками, - съезжу в Саутенд, на пару дней, к жене. Вернусь, и займемся итальянцами. С Гликштейна, - велел Джон, - слежки все равно не снимать. Рано или поздно мы до него доберемся».
-Конечно, мистер Джон, конечно, - сочувственно сказал человечек. Они свернули на Ладгейт-Хилл, и скрылись за дверью невидного дома, в тени собора Святого Павла.
Джон приехал в Саутенд поздно вечером. Он дошел по дороге от станции до дома, засунув руки в карманы, куря сигару, ежась под прохладным ветерком. Миссис Бейкер открыла и калитку и радушно сказала: «Мистер Джон, давно вас не видели. Ее светлость в гостиной, читает. Я вам ужин накрою, в коттедже».
Герцог сначала вымыл руки раствором хлорной извести. Ему это порекомендовал Шмуэль, еще зимой, в Амстердаме. Он, никогда, не касался жены, но не мог побороть брезгливость. Она ступала по этим, же коврам, и сидела в этих креслах.
Сына в Саутенде не было. Миссис Бейкер развела руками: «Граф Хантингтон еще на той неделе уехал, и больше не появлялся».
Джон поднялся наверх. Не снимая перчаток, он нажал на бронзовую ручку двери. Ева сидела у разожженного камина, читая какое-то письмо. Она вздрогнула. Бросив бумагу в огонь, жена поднялась. Изящная голова была окутана непрозрачной вуалью, кружевной шарф сколот жемчужной брошью. Платье на ней было темно-синего шелка. Джон увидел гиацинты в серебряной вазе, что стояли на камине. Он тихо спросил: «Маленький Джон..., он был здесь?»