-Я вам не верю, госпожа Сераковская. Вся ваша семья, враги империи, бунтовщики, и поступать мы с вами будем соответственно. Вас ждет этап в Сибирь и пожизненная каторга, - Федор вспомнил, как давно, в Санкт-Петербурге, обещал это своей будущей жене и разозлился еще больше. Со времени исчезновения Юджинии у него никого не было. В Санкт-Петербурге приближать к себе кого-то было опасно, а в Литве, тем более.
Сераковская сидела за столом. Руки ее сковали за спинкой стула, белокурые, наскоро причесанные волосы растрепались, серые глаза покраснели от слез.
Федор наклонился над арестованной. Он, от души, увидев, на мгновение, лицо беглой жены, хлестнул пани Сераковскую по щеке, и разомкнул наручники. Дернув женщину за волосы, Федор повалил ее на каменный пол.
Избив ее, сломав девушке запястье, Федор протащил ее к старому дивану, стоявшему в кабинете. Разорвав платье, он полюбовался стройными, в простых чулках, ногами. Она сдавленно кричала, из разбитого рта капала кровь. Потом Сераковская затихла, стоя на четвереньках, уткнувшись головой в запыленный бархат. Он застегнулся и посмотрел на свой хронометр:
-Сейчас тебя отведут в особую камеру. Посмотрим, как ты запоешь после этого.
Женщина не двигалась, разорванное, скомканное белье валялось на полу, по ногам текла кровь.
-Убейте меня, - услышал Федор ее плач и надел пиджак:
-Ты будешь жить, - шепнул он в ухо Сераковской, - пока что.
Ее сутки продержали в стоячей камере, каменном, узком мешке без окон, с лужами ледяной воды на полу. Врача Федор велел не вызывать. Перелом был простым. Он не видел ничего страшного, в том, что пани побудет без медицинской помощи.
Когда ее привели в кабинет, бледную, с искусанными губами, босую, в рваном платье, Федор, развалившись на стуле, поинтересовался:
-Будешь говорить, или предпочитаешь запираться? В камере, где ты отдыхала, - он рассмеялся, - больше недели никто не выдерживает, - он стукнул кулаком по столу. Пани Аполлония разрыдалась. Девушка упала на колени, придерживая сломанную, левую руку:
-Я прошу вас, пан, пожалуйста..., Не надо, не надо больше...
Федор поднялся и пригнул ее голову к полу: «Если ты еще раз меня так назовешь, польская дрянь, я тебя лично повешу. Ваше превосходительство, поняла!»
-Ваше превосходительство..., - прошептала девушка. Федор похвалил ее: «Молодец».
Она рассказала все, что знала, выдав своего брата и подпольный штаб восстания. Федор спрашивал у нее о пане Вилке, но Сераковская только мотала головой: «Не слышала, ваше превосходительство...»
Федор велел перевести ее в сухую, теплую камеру, принести одежду и вызвать врача. По городу он распространил слухи, что пани Сераковскую, после ареста, отправили в ссылку, в Нижний Новгород. Он навещал девушку почти каждый день. Сераковская покорно раздевалась, молчала, и делала все, что он ей приказывал. Федор, удовлетворенно, решил: «Заберу ее в Варшаву. Она мне пригодится».
Он отвез Аполлонию посмотреть на расстрел брата, в закрытой карете. По пути обратно на Замковую гору, Федор поставил ее на колени:
-Если ты себя будешь хорошо вести, ты выживешь, обещаю.
Серые, большие глаза были пустыми, она отвернулась. Федор услышал шепот:
Réquiem ætérnam dona eis Domine;
et lux perpétua lúceat eis.
Requiéscant in pace. Amen.
Он отвесил девушке хорошую пощечину. Федор повалил ее на спину, на сиденье возка, сомкнув сильные руки на нежной шее. Она задыхалась, губы посинели. Пани Аполлония, хватая воздух, закашлялась:
-Простите, ваше превосходительство..., Я не буду, не буду..., - Федор раздвинул ей ноги и удовлетворенно вдохнул запах слез и страха.
В столице Царства Польского он поселил пани Аполлонию на особой квартире. В тайной комнате было оборудовано устройство для прослушивания. По официальным сведениям, после ссылки, ей разрешили жить в Варшаве. В комнате дежурило два жандарма. К вдове героя восстания, сестре героя восстания приходило много гостей. Кое-какие из них были Федору весьма интересны.
Федор проводил на квартире несколько ночей в неделю. Он сам делал Аполлонии уколы морфия. У него была набита рука, и он умел рассчитывать дозу. Девушка ждала его прихода, просила наркотик и клялась в том, что никогда не преступит его воли.
С ее помощью Федор арестовал с десяток скрывавшихся подпольщиков. Он предполагал избавиться от пани Сераковской. Как стало ясно летом, ему надо было возвращаться в Санкт-Петербург. В столице Аполлония была ему ни к чему. Тем более, весной она ухитрилась забеременеть. Сераковская на коленях просила оставить ей ребенка. Федор, как следует, избив ее, привез к Аполлонии своего врача. Федор велел доктору сделать операцию, для надежности. «Никакого опиума, - холодно сказал он, - я сам за вами пронаблюдаю».
-Пусть идет куда хочет, - Федор застегнул запонки на свежей рубашке, любуясь своим отражением в зеркале, - она больше не нужна. Восстание мы подавили. Через поколение Польша станет русской. Я найду Юджинию, у меня появится жена..., - Федор закрыл глаза от наслаждения.
Вечером в курзале устраивали бал. Он принял от лакея свой вычищенный фрак и завязал галстук: «Завтра начнется большая игра. Я знаю, на какие числа мне ставить».
Он был уверен в выигрыше. Федору всегда везло в картах, ему помогали способности в математике, и в рулетке.
-Господь обо мне заботится, - он взял со стола конверт и положил его в карман летнего, льняного пиджака, - я уеду отсюда с деньгами.
Он раздул ноздри, так сладко было думать о зеленом сукне стола, о скачущем шарике, о стопке фишек, что придвигал к нему крупье.
Федор написал мальчишкам. В поездках он всегда делал это регулярно, раз в неделю. Он напомнил себе, что надо послать им подарки. Федор предполагал вернуться в Россию с женой и дочкой. Ходить в дороге по магазинам было бы затруднительно.
-Сейчас и выберу. Здесь отменные товары. Надо для дома что-нибудь посмотреть, в Германии фарфор и ткани дешевле. Постельное белье...он заставил себя не думать пока о жене, о ее каштановых волосах, разметавшихся по шелку простыней, о страхе в лазоревых глазах. Федор бодро спустился вниз и отдал письмо портье. Он услышал мужской, взволнованный голос на ступенях гостиницы.
Человек говорил по-немецки, с русским акцентом. У него был потрепанный, в пятнах, старый костюм, и русая, свалявшаяся бородка. «Я только посмотреть..., - умоляюще попросил мужчина, - я русский, Может быть, здесь есть кто-то из моих знакомых...»
Федор вышел на ступени. Посетитель едва успел открыть рот. Воронцов-Вельяминов, властным голосом, приказал: «Пропустите моего гостя».
Швейцар отступил. Федор, поравнявшись с Достоевским, едва слышно шепнул:
-Я вам все объясню, Федор Михайлович. Пойдемте, - он кивнул на мраморную террасу отеля, - выпьем кофе.
Пятьдесят талеров, присланные Тургенев, разошлись за два дня. Достоевский и сам не знал, зачем приехал сюда, в Баден-Баден, на последнее, мелкое серебро, в вагоне третьего класса.
-Можно пойти к Ивану Сергеевичу, - он курил дешевую папиросу, устроившись на деревянной скамье, - попросить еще..., Но я и эти деньги не отдал, а обещал..., - он сморщился, как от боли.
-Писал ему, что всего лишь через три недели их вышлю, или даже раньше..., Если бы я поставил на семь, мне снилось это число..., - он растоптал поношенным ботинком окурок. Достоевский увидел, как дрожат пальцы, с обгрызенными, грязными ногтями.
Он даже думал написать Сусловой. После их ссоры в Париже девушка заявила, что уезжает в Швейцарию, к сестре. Надежда Суслова училась в Цюрихе, на медицинском факультете университета.
Он, стоя посреди дешевой, грязной комнаты пансиона в Латинском Квартале, заорал: «Скатертью дорога! Ты больная, сумасшедшая, самолюбивая эгоистка и больше ничего! Я тебе предлагал выйти за меня замуж..., - Достоевский осекся. Темные глаза девушки опасно сузились. Аполлинария швырнула в него стакан с недопитым чаем. По старым обоям поползли потеки.
-Мерзавец! - выкрикнула она: «Мерзавец, развратник! Ты обманывал жену со мной, и будешь обманывать меня, я знаю!». Суслова прошагала к гардеробу и достала саквояж: «Впрочем, ты ни на что не способен, - презрительно протянула она, - ты не мужчина, если рядом с тобой нет рулетки. Я не могу с ней соперничать, - она усмехнулась и начала складывать вещи.
Достоевский едва подавил желание сжать пальцы на ее белой шее. Завитки черных волос падали на стройную спину.