или хуже:
едва ль не идейный?
Сжал кулаки
но сдержался
не дал манекену по морде.
Отошел.
Вышел на улицу, ничего не купив.
Дневниковое
Бен Ладан-то Усана вам
Опять, поди, привиделся.
А мы идем с Крусановым,
и день хороший выдался.
«Иногда профессор Аверин»
Иногда профессор Аверин берет меня на природу.
Хорошо, когда нет дождя и нежарко.
Мы обычно идем с ним в лес по Петергофскому
водоводу.
Старо-Петергофский каналдальше река
Шингарка.
В этот раз мыво! припозднились-то оба как!
Из меня предсказатель погодыхуже валенка.
Это что, Борис Валентинович, за страшное
облако?
Cumulonimbus, он говорит. Там еще наверху
наковаленка.
Будет буря с грозою. Польет как из бочки.
Все к тому, что нам вряд ли помогут накидки.
Предлагаю, говорит, переждать непогоду на этой
кочке.
Сели мы, значит, на кочку и достали напитки.
Стал Борис Валентинович говорить про Набокова,
стал рассказывать мне о трансцендентальном.
И хотя мои мысли блуждали около,
был и я сопричастен глубоким тайнам.
Между тем уже час как хляби отверзлись,
твердь от грома дрожала под черною тучею,
потому как природе наша трезвость-нетрезвость
глубоко безразлична, что известно по Тютчеву.
И казалось, что не будет никогда больше солнышка.
И земля на глазах становилась как тесто.
А Борис Валентинович, отпив из горлышка,
о понимании говорил и неполноте контекста.
Петергофский водовод шумел, как Арагва.
Разлеталось пространство от молний на части.
Что бы делал я дома? Писал параграф?
А Борис Валентинович говорил о счастье.
В смысле холода все-таки тут не полюс
я зубами, тут сидя, еще поскрипел бы.
Только смыло ведь кочку, и пошли мы по пояс
по колено в воде, когда без гипербол.
Шел вперед Борис Валентинович, глядя в небо
кипучее.
На ветру мне размахивалось почему-то руками.
Надо думать, мы думали о судьбе, о понимании,
о пределах величия случая
и о том, что мы всепод облаками.
II
Из семейной хроники
Жена у меняничего, но есть у нее замашки;
например, она, странным образом, любит
обращаться в сову:
бывало, сидим за столомруками она как замашет!
«Увффф! говорит. Увффф!» А потом говорит:
«Вффу, вффу!»
и в дверь. Или в окно. Она такая.
Сейчас,
когда я задумался над этой строчкой
(а теперь над этой),
она, небось,
летает над районным центром Опочкой.
Над старинным Валом, нал городской читальней,
над кафе «Плельменная» моя жена летает
Опочане спят в своих опочивальнях,
и никто из них об этом ничего не знает.
(А еще она обращается иногда в кошку
если от меня что-нибудь надо,
и получает свое понемножку
и вот уже ей ничего и не надо)
Поглядит в окно на неботам звезды,
Млечный Путь, там галактики;
поглядит-поглядит, говорю, и пырх в окно
или в дверьвот вам и шуры-муры!
А днем, как ни в чем не бывало,
в соответствии с планом дипломной практики
поднимает в опочецком клубе культуру.
Черт меня жениться попутал на такой
с басурманским именем!
И друзья, как назло, разъехалиськто в Москву
кто к себе в Кострому
Жизньфеномен прелюбопытнейший, не так ли?
Вот именно.
Худо быть одному.
Воспоминания о нулевом, дополнительном
В направлении на Себеж,
в нулевом вагоне, иш!
ты все едешь, едешь, едешь,
едешь, в тамбуре стоишь.
В нулевом вагоне место
в обстановке боевой
обретают штурмом честно,
потому чтонулевой.
Толчея в лихом вагоне
такова, что контролер
не пройдет и не прогонит,
хоть матер он и хитер.
Трое их, впихнувшись в тамбур,
контролеров, говорят,
как бы взять бы тех бы там бы,
их фонарики горят.
Щас дадут все трое деру
жить охота контролеру!
В нулевом вагоне клятом
не позволит превозмочь
севший в зад аккумулятор
слабым светом эту ночь.
В нулевом вагоне тело
отрешается от дела,
едем, едем и не ропщем,
мыслив целом и об общем.
Жизньне точка болевая,
не веревка бельевая,
не картинки по пути
с невозможностью сойти.
Не сгущающийся сумрак.
И не кот в одной из сумок.
Не начальник волевой.
И не номер нулевой.
Вот четыре поколенья
пассажирских единиц
не желают обнуленья
тел своихточнее, лиц.
А желают попаданья
в тему целеполаганья.
В голове бессонно месишь
это с тем, а с этим то,
подколесный слыша месседж:
тра-та, та-та, конь в пальто!
Я запомнил путь на Себеж
в нулевом вагоне. Иш,
едешь все и не приедешь,
едешь, в тамбуре стоишь.
Провинциальное
В больнице железнодорожной
сегодня музыка играет,
и шум вагонов односложный
ее ничуть не заглушает.
Больных выводят понемногу
по одному; они, вдыхая
холодный воздух, на дорогу
глядятна праздник Первомая.
А за оградой и канавой
шагают дружно демонстранты
с веселой музыкой и славой
труду на ярких транспарантах.
И воробьи считают крошки
возле лотка, и ветер кружит
зеленый шарик, и сапожки
себе медсестры моют в лужах
В больнице железнодорожной
сегодня праздник, и не худо
на белом свете житьвозможно,
сегодня даже танцы будут.
Как хорошо оно кружиться
в своих пижамах и халатах
и утомленными ложиться,
сказав соседям по палатам
спокойной ночи, и не помнить
ни о режимах, ни о дозах
Ну а пока что майский полдень;
идет колона леспромхоза.
Все эти тракторы стальные
И пионерыдружно маршем.
Встают на цыпочки больные.
Кто веселейруками машет.
Гостиница
В этой старой гостинице тихо, спокойно, дешевая
койка.
Только двери скрипят, да еще целый день с
мухобойкой
ходит ключница, бродит хозяйка-старуха, и глухо
бьет она по стене, истребляя за мухою муху.
Кроме мух и меня, в этом доме живут тараканы.
А на кухне хранятся в шкафу, между прочим,
стаканы,
вилки, ложки, ножи, и тарелки, и миски, и чтобы
веселее жилосьобязательно старенький штопор.
А за стенкой одна, как бы мне обозвать ее
данность.
Когда шел мимо окон, взгляд царапнула странность.
Я сказал бы «к стыду моему», только где ж тут
бесстыдство,
в общем, глянул в окно, не уняв любопытство.
В общем, как бы сказать, если были бы вёдра и
метлы,
вот такие предметы, а там, тамимущество