И что стоит? Чего ждет? Рабо-о-отнички!
У одного вагона гвалту и суеты особенно много. В узкую дверь тамбура пытается влезть разом штук тридцать ребятишек, и среди них копошится старушонка. Она проталкивается остреньким плечом, достигает подножки, цепляется за нее. Кто-то из ребятишек хватает старушку под мышки, пытаясь втащить наверх. Бабка подпрыгивает, как петушок, становится на подножку, и ведерный туес, привязанный на груди платком, опрокидывается. Из него высыпается малина, вся, до единой ягодки. Туес висит на груди, но уже вверх дном. Ягоды раскатились по щебенке, по рельсам. Бабка оцепенела, схватилась за сердце.
Машинист, уже просрочивший стоянку минуты на три, просигналил, и поезд тронулся. Последние ягодники прыгали на подножку, задевая бабку посудой, а она, совершенно ошалелая, смотрела на уплывающее красное пятно малины, расплеснувшееся по белой щебенке, и, встрепенувшись, крикнула:
Стойте! Родимые, подождите! Соберу!
Но поезд уже набирал скорость. Проводница сочувственно сказала:
Чего уж там собирать! Что с возу упало Шла бы ты, бабушка, в вагон и не висела на подножке.
Так, с болтающимся на груди туесом и появилась бабка в вагоне. Потрясение все еще не сошло с ее лица. Сухие сморщенные губы дрожали; руки, много и проворно работавшие в этот день, руци старой крестьянки, тоже дрожали.
Ей поспешно освобождают место, да и не место, а всю скамейку, притихшие школьники, видимо всем классом выезжавшие по ягоды.
Бабка молча садится, внезапно замечает пустой туес, срывает его вместе со стареньким платком через голову и запинывает пяткой под скамейку.
Она сидит с сердитым, отчужденным лицом, одна на всей скамье, и неподвижно смотрит на пустой фонарь, подпрыгивающий на стене. Дверца у фонаря то открывается, то закрывается. Свечи в фонаре нет. И фонарь ни к чему. Поезд этот с вагонами еще дореволюционного образца давно уже освещается электричеством, а фонарь просто запамятовали снять.
Пусто в фонаре. Пусто в туесе. Пусто у бабки на душе. А ведь еще какой-то час назад она была совершенно счастлива. В кои-то веки собралась по ягоды, переламывая свои многочисленные немочи, лазала по колоднику и лесным завалам, быстро, со сноровкой обдаивала малинник и хвастала встретившимся ребятишкам:
Я прежде таровата была! Ох, таровата! По два ведра малины в день насобирывала, а черники либо брусники, да с совкоми по пять ведер черпывала. Свету белого не видать мне, если вру, уверяла она пораженных ребят. И раз, раз, незаметно так, под говорок, обирала всю малину с кустов под носом у ребят да еще усмехаласьпростофили, дескать.
Ловка бабца и на диво говорлива. Успела рассказать и о том, что «человек она ноне одинокий, пережила, слава тебе, господи, всю родову», прослезилась, помянув внучка Юрочку, который погиб на войне, потому что был «дикой парень» и не иначе как «на танку бросился» И тут же, смахнув платком слезы с реденьких ресниц, затянула:
В саду ягодка-малина
Под у-у-укрытием росла-а-а
И даже рукой плавно взмахнула. Должно быть, компанейская бабка когда-то была, а теперь вот молчит, замкнулась. Горе у бабци. Ведь предлагали же ей ребята помощь, хотели взять туес и занести в вагон. Не дала. Не доверила. «Я уж сама, милёнки, уж как-нибудь, благословись. Сама я еще таровата, ух, таровата!»
Вот тебе и таровата! Вот тебе и сама! Была малинаи нет малины!
На следующем разъезде в вагон вваливаются три рыбака. Они пристраивают в углу связки удочек с подсачниками, вешают на древние чугунные крючки вещмешки и усаживаются подле бабки, поскольку только возле нее и есть свободные места.
Устроившись, они тут же грянули песню на мотив «Соловей, соловей, пташечка»:
Калино, Лямино, Левшино,
Комариха и Теплая гора!
Песня им, как видно, пришлась по душе. Они ее повторяли раз за разом. Бабка косилась на рыбаков: «И чего горланят, непутевые!»
Молодой рыбак в соломенной драной шляпе крикнул:
Подтягивай, бабусь!
Бабка с сердцем плюнула, отвернулась и стала смотреть в окно. Один из школьников подвинулся к рыбаку и что-то шепнул ему.
Ну-у! удивился рыбак и повернулся к бабке, все так же отчужденно и без интереса смотревшей в окно. Как же это тебя, бабусь, угораздило? Экая ты неловкая.
И тут бабка не выдержала, подскочила.
Неловкая?! Ты больно ловкий! Я ране, знаешь, какая была! По пять ведер! Я раньше Она потрясла перед рыбаком сухим кулачишком и так же внезапно сникла, как и взъерошилась.
Рыбак неловко прокашлялся. Его попутчики тоже покашляли и больше уже не запевали. Тот, что был в шляпе, хлопнул себя по лбу, будто комара пришиб, вскочил, двинулся по вагону, заглядывая ребятам в посуду.
А ну, показывай трофеи! Ого, молодец! похвалил он конопатую девчонку в лыжных штанах. С копной малины набрала! И у тебя с копной! И у тебя! Молодцы, молодцы. Знаете что, ребятки? хитро, со значением прищурился рыбак. Подвиньтесь-ка поближе.
Школьники потянулись к рыбаку. Он что-то пошептал им, подмигивая в сторону бабки, и лица у ребят просияли.
В вагоне все разом оживилось, школьники засуетились, заговорили. Из-под лавки был извлечен бабкин туес. Рыбак поставил его возле ног и дал команду:
Налетай! Сыпь каждый по горсти. Не обедняете.
И малина потекла в туес по горсти, по две. Девочка в лыжных штанах сняла копну со своего ведра.
Бабка запротестовала:
Чужого не возьму! Сроду чужим не пользовалась!
Молчи, бабусь, урезонивал ее рыбак, какое же это чужое? Ребята ж эти внуки твои. Хорошие ребята. Догадка только у них еще слаба. Сыпь, хлопцы, сыпь, не робей!
И когда туес наполнился доверху, рыбак торжественно поставил его бабке на колени.
Она обняла посудину руками и, шмыгая носом, на котором поплясывала слеза, все повторяла:
Да милыя! Да родимыя! Да зачем же это! Да куда мне эстолько? Да дай вам бог здоровья!
Туес был полон, с копной даже. Но еще не все ребята высыпали свою долю. Они толпились вокруг бабки и требовали:
Куда отделять?
Бабка отодвинула туес, сорвала платок с головы и с готовностью раскинула его на коленях.
Сюда, милыя, сюда, родимыя. Не сомну, не сомну ягоду. Я бережливая. Да касатики вы мои, да внучатики вы мои!
Рыбаки снова грянули песню. Школьники подхватили ее:
Эх, Калино! Лямино! Левшино!
Комариха и Теплая гора!
Поезд летел ц городу. Электровоз рявкал озорно, словно бы выкрикивал: «Раздайся, народ! Бабку с малиной везу!» Колеса вагонов поддакивали: «Бабку, бабку, с малиной, с малиной, везу, везу!»
А бабка сидела, прижав к груди туес с ягодами, слушала дурашливую песню и с улыбкой покачивала головой.
И придумают же, придумают же, лешие! И что за востроязыкий народ пошел?
А. ТолстиковПовесткаРассказ
Лодку поставили на якорь на самом глубоком месте плеса.
Теперь тихо, шепотом говорит Митька, разматывая удочку.
Все равно клевать не будет, так же шепотом возражает Сенька, рано еще. Разве елец какой сдуру подскочит. А язи после гудка брать начинают.
Ну да, они только в ночную смену клюют!
Выходит так, не замечает насмешки Сенька, до одиннадцати сидят где-то, а как прогудит на заводежди клева. Уж это я знаю, не первый раз.
Мальчишки забросили по три удочки и притихли. Солнце опускалось все ниже и ниже, становилось тусклей, красней, как вынутая из горна остывающая железка.
Все кругом затихло. Лишь вода журчит на перекате да на левом берегу звонко плещется ручей, с радостным урчанием вливается в реку.
Из-за горы, где раскинулся завод, донесся могучий басовитый рев гудка.
Одиннадцать Теперь клевать будет, прошептал Сенька. Вот он протянул к удилищу руку и замер, как застыл. Конец удилища легонько вздрогнул и вдруг резко наклонился к воде. Быстро подсек Сенька клюнувшую рыбу. Хоть и тихоня, а рыбак ловкий. Рыбина упорно не хотела выходить из глубины, сгибала в дугу упругое удилище. Но Сенька знает, что надо делать. Не торопясь, умело он выводит язя на поверхность, заставляет глотнуть воздуха и, присмиревшего после этого, притягивает к лодке, подхватывает сачком.
Во, какой дядя попался! Сразу уха на всю семью, шепчет Сенька, укладывая в корзинку широкобокую золотистую рыбину.