А это точно, Ермоша?
Да чё тут гадать, уж веками проверено: ежели дворовой не залюбилвсё, считай, пропала животина. Хошь лошадь белая, хошь корова, хошь даже котбудет издеваться, обижать, пока до смёртушки не доведёт. Ну вот не терпит беляков, и всё тут. Хотите, сегодня ночью проверим. В засаду пойдём.
Ермоша, а кто это такойдворово́й?
Да обалдуй один смотрителем нашего подворья приставлен.
Засада
Глава вторая, в которой друзья заключают сделку с дворовым Чураем Калиткиным, который не желает быть товарищем
Оля с Ва́рюшкой уже видели десятый сон, когда их стал бесцеремонно будить шумливый Ермошка:
Просыпайтесь, сонные тетери, а то всё добро провороните! В дозор пора!
Выйти из дому не застигнутыми бабушкой оказалось не так-то простов ночной тишине половицы скрипели особенно громко, и друзья решили лезть в окно. Но оконные створки не поддавались, и открыть их удалось только с помощью волшебных чар. Ермошка прищёлкнул пальцами, и упрямый старый дом нехотя подчинился хозяину, пропуская заговорщиков в тёмный ночной двор. Под окном лежали старые доски, поэтому Оле не пришлось прыгать в пугающую темноту. Крепко прижимая к себе куклу, она двигалась почти наугад, еле поспевая за торопливым топотом домовёнка.
Засев в высокую траву у сарая, друзья наблюдали, как тихо и мирно дремлет в своей будке щенок. Казалось, прошла уже целая вечность, а ничего сверхъестественного не происходило. Где-то топилась банька, окуривая округу ароматным дымком. Ласковым тёплым светом мерцали окна домов, за их стенами журчали приглушённые звуки телевизоров. Лишь две неугомонные собаки вяло переругивались на какой-то дальней улице.
Именно теперь, в наступившей сумеречной дремоте, стала очень ощутима непохожесть их местечка на весь окружающий мир. Действительно, этот странный островок почти настоящей деревни, прозванный в народе посёлком Отселу́ха, располагался практически рядом с центром города? за железной дорогой.
Маленькие частные домишки со всех сторон теснили высотные дома, помпезные супермаркеты, но он не утонул в индустриальном море, а сохранял свою индивидуальность и сельский уклад. Многие отселухинские жители держали хозяйство: кур, уток, кроликов, коз, коров и даже свиней. Словно в подтверждение Олиных мыслей, в соседском хлеву обиженно замычала корова.
Так, кажись, Чура́й на ночную смену выперся, шёпотом сообщил Ермошка, легонько ткнув Олю локотком, очнись, мол.
Кто? Чура́й? встрепенулась она.
Брательник двоюро́дный. Чура́й Калиткин. Местный дворово́й, поставлен на подворную службу под моим началом. Вредный, как анчутка, да ещё и пакостник известный. Любит ветряные вихри по двору гонять. Меня задирать побаивается, дык на мелкой животинке злобность вымещает, гадёныш. Глянь-глянь, во-он он как раз к собачонку направляется.
Оля прищурилась, вытянула шею, но так никого и не увидела, кроме лёгкого шевеления в траве рядом с будкой. Затем она рассмотрела, что около Куськи копошится некий лохматый комок неопределимого цвета, а сам щенок забеспокоился, стал отчаянно рваться с привязи, жалобно поскуливая.
Ишь, каков охальник! возмущённо топнул ногой домовёнок и сжал кулаки. С боку у кутёнка шёрстку рвёт, изгаляицца. А ну, подь сюды!
С этими словами Ермошка щёлкнул пальцами, и в ту же секунду прямо перед ним, словно из воздуха, образовался серый несуразный человечек в потрёпанной кепке. Серыми были не только его мятые брюки, майка и рваный пиджачишко, но и реденькие волосы, и даже кожа. На вид, если бы тот дорос до нормального человеческого роста, ему можно было бы дать лет от тридцати до пятидесяти, а так он напоминал усохшего и состарившегося мальчишку. И хоть дворово́й был выше Ермошки на целых две головы, но так сильно сутулился и как-то трусливо приседал, что почему-то казался гораздо ниже домовёнка.
Ну, что ты, Чурашка, безобразишь? А?! Невинную собачонку беззаконно кнокаешь? с угрозой в голосе приступил Ермошка вместо приветствия.
После столь сердитого выговора дворовой ещё больше ссутулился и присел так, что казалось, будто он хочет ввернуться в землю, как сверло в стену. Он что-то неопределённо блеял и мычал, но Ермошка продолжал наседать на несчастного, требуя немедленного отчёта.
А ну, отвечать! Негодник бесстыжий!
Нет, годник и стыжий, вдруг гнусаво заспорил серенький человечек.
Ах, ты ещё и пререкаться вздумал? Ухорез несусветный!
Сусветный, сусветный! не унимался Чурашка, всё более сутулясь от сердитых слов, как от ударов.
А ну не перечить, когда тебя старшо́й спрашивает! сердился Ермошка.
«Надо же! удивилась Оля. Ну, какой же домовёнокстаршо́й? Этот помятый дядечка раз в пять по годам старше Ермошки, да и ростом значительно выше. Это ж всё равно, как бы первоклассник командовал физруком!» Но допрос с пристрастием продолжался, из чего явствовало, что главный в паре именно домовёнок. Чура́й пристыженно топтался на месте, жамкая в руках свою и без того измятую кепку, и казалось, чрезвычайно смущён, как вдруг неожиданно громко взвизгнул:
А вот чё всё Чурашка да Чурашка?! Развели беляков цельный двор, плюнуть не в кого! Одних кур два десятка, дык ведь нет, мало им энтого, оне исчо и пса завели! Белее снега, ни единого серого пятнышка! И вообще, не должон я тут перед вами отчитываться!
Чево-о? гневно протянул Ермошка.
Боевой пыл дворово́го тут же угас, он сник и скукожился. Но в оконфуженном состоянии продержался лишь несколько секунд, а затем снова
встрепенулся, словно драчливый петушок-подросток:
А ничего! Я вам дворови́к, а не ком с горы! Я свою службу знаю туго! И не перед какими человеческими девчонками доклад держать не обязан! Я с человечьим родом отродясь не знался и дружб не заводил. Не запятнан. Чист перед нашенским обчеством! Не то что некоторые тут начальнички.
После бурного протестного выступления Чура́й словно опомнился и, испугавшись неожиданного приступа собственной храбрости, приготовился пуститься в бега: согнулся, словно вор, укравший что-то и спрятавший за пазуху, заходили желваки по широким татарским скулам, глазёнки забегали. Опередив дворовика́, Ермошка повелительно и нарочито спокойно приказал:
Остолбеней! Спрячь глаза свои простакишные. Сейчас тятя говорить будет.
Чура́й застыл прямо в воздухе в нелепой танцующей позе. Ермошка задумчиво расхаживал вокруг, заложив руки за спину. Он специально медлил с расправой, и это не предвещало ничего хорошего. Оле даже стало немного жаль нескладного вздорного человечка.
Наконец, насытившись властью над обездвиженным бунтовщиком, Ермошка подозрительно спросил:
Так что, Чура́й Калиткин, говоришь, не запятнан перед обществом? Так ли? А слыхал ли ты про новый закон о защите зверья от злобных дворовико́в, ови́нников да сара́ешников? А?! Отвечать!
Слыхом не слыхивал, пролепетал Чура́й и побледнел, став из грязно-серого светло-пепельным.
А знаком ли ты, невежда, с соглашением о мирном сосуществовании ду́хов и человеков?
Ну, знамо дело энто все завсегда
Громче!
Знаком, еле выдавил из себя дворови́к и с ненавистью в прищуре зыркнул на Олю.
А кто кому должо́н подчиняться, ты, надеюсь, помнишь? Отчекань.
Всякий дворовой прикреплён ко двору всякого дома, находясь в прямом подчинении у ответственного доможи́ла, и является его младшим помощником. Обязан слушаться того беспрекословно, выполнять всякки поручения и говорить почтительно, словно молодой солдат оттарабанил зазубренный устав Чура́й Калиткин.
Оставив подчинённого в подвешенном состоянии, Ермошка повернулся к Оле и Ва́рюшке:
Вот даже н-не зн-наю, что с етим олухом и делать? тихонько зашептал домовёнок, опасливо оглядываясь, не прислушивается ли к разговору Чура́й.
Ермоша, ты ж главный. Прикажи ему, пожалуйста, чтобы он моего пёсика не обижал. Ты ведь можешь.
Приказать-то я ему прикажу. Да ведь ето ж такенный жук! Не знаю даже, хто из них зловреднее: Сви́рка, Кочебо́р или етот гражданин Калиткин? Он сделает вид, что послушался, возьмёт под козырёк, а втихаря потом, ещё чего доброго, только назло изделает, может мало́го щеня и вовсе со свету извести. Я ж их знаю, отродье подворное. Никакой управы на них нету, оне добра совсем не понимают!