Еще цельный год Василий не решался подмешивать яд в еду Твердиславу. Боялся гнева божьего. Но однажды, не в силах более ждать, сделал первый шаг, и с той поры уже минуло два года. Отец медленно угасал. Чувствовал Василий, что еще чуть-чуть и осиротеет он, а тогда все богатство его будет. Потому и не торопился обратно в Борисов, ждал со дня на день вестника. Нашел причину и съехал в стольный град, чтоб не видеть, как отец умирает. Правда, здесь чуть промашку не дал. Поймали соглядатаи царские, и едва на плаху не угодил. Хвала Господу, уберег, не дал гинуть. Да еще с подарком царским вернулся. Вот чудеса! Не знамо, где найдешь, где потеряешь.
День уже задался вовсю. Через небольшое оконце пробивались косые солнечные лучи. Василий, устав ломать голову, толкнул дверь. Зычно крикнул в темноту коридора.
Стенька! Где тя пес носит? Подь сюды!
По лестнице послышались торопливые шаги, и в горницу протиснулся невысокий мужичок в сермяге, шароварах да лаптях на босу ногу. Стянув колпак, низко поклонился.
Звал, боярин?
Звал, звал Слушай сюда. Гришку Колыванова знаешь ли?
Как не знать? Подьячий Разбойного приказа. Не один раз видал.
В лицо узнаешь?
Узнаю, боярин. Память у меня хваткая, цепкая. Кого увижу раз, на всю жизнь запомню.
Ладно хвалиться-то Найдешь этого Гришку. Тайно выведаешь, где он обретается и как его ловчее поймать.
Сделаю, боярин.
Ну, тогда ступай.
Но только Стенька собрался выйти, как Василий крикнул вдогон:
Ты это Харей-то не свети зазря. Не дай Бог прознают, что от меня послангрехов не оберешься.
Понял я, боярин, не оплошаю. Не малец чай, учен не единожды.
Тогда проваливай. Да поспешай! Время нонче дорого, на вес золота.
Как только Стенька вышел, Василий надел на палец царский подарок, подошел к окну, полюбовался игрой света:
Красив! До чего ж красив! пробормотал восхищенно.
Стенька выследил подьячего уже к вечеру того же дня. Нюх Стенька имел как у собаки. Долго он бродил вокруг да около большого дома. Наблюдал, как входили да выходили оттуда люди. Кто побогачеприезжал на повозке или верхом. Один раз привезли закованного человека, орущего на всю улицу на стражников. Но те на него внимания не обращалипривыкли за время службы ко всякому. Один раз только полоснули кнутом по оголенной спине татя, но тому хоть бы чтознай орет.
Долго так стоял Стенька, наблюдая, пока наконец не увидел Гришку. Он узнал его по маленькой крысиной мордочке и по крючковатому носу, нависавшему над верхней губой, словно сук. Гришка вышел со двора, немного постоял и направился в сторону Замоскворечья, где были съезжие дворы. Стенька, словно тень, заскользил следом.
Ночью Стенька был на подворье у Василия и стоял перед боярином.
Чем порадуешь, оглоед? Сполнил все?
Сполнил, батюшка, сполнил. Выследил охальника этого. Цельный день проторчал у приказа, его дожидаючи. И выследил. Живет он в Замоскворечье на постоялом дворе, что держит Абросим Никодимович. Выкрасть его оттуда легче легкого. Дом могу указать и как незаметнее подойти к нему. Только он болезный какой-то. Идет, скособочившись, словно оглоблю проглотил.
То на нем батоги царские горят! Василий хохотнул, потом посерьезнел. Крикни Михалко! Дело есть для вас обоих.
На зов явился Михалко и замер у двери, словно истукан каменный.
Пойдешь с ним, Василий указал на Стеньку, да приведешь сюда человека одного. Когоон укажет. Для верности возьми двух холопов. Приведешь тайно, чтоб ни одна живая душа о том не прознала. Если будет верещатьможешь пристукнуть его. Но не до смерти, живым он мне нужен. Поняли? Ну, тогда с Богом!
Все сполним, хозяин, не сумлевайся! Стенька поклонился и вслед за Михалко вышел из избы.
Посланные холопы все исполнили как надо. Притащили они Гришку на задний двор и заперли в холодной, где обычно содержали всяких колодников да татей. Гришка лежал на земляном полу, в крови, заваленный какими-то лохмотьями. Василий, когда вошел, не сразу и заметил его. Велел поярче разжечь факелы, прищурился.
Подымите его!
Михалко огромными ручищами разгреб тряпье, вздернул Гришку на свет божий, поставил перед боярином. Гришка испуганно таращился на обступивших его людей. Видно, плохо соображал, где он и что с ним происходит.
С ложа его подняли, сонного, сунулся под руку Стенька. Он толком и вразумиться не мог, как мы его в охапку и айда со двора. Правда, потом, по дороге, опомнился, верещать начал, брыкаться, карами разными грозить. Михалко вон, палец прокусил. Тот и приложился к нему, насилу не прибил.
Михалко, услыхав свое имя, замычал, поднял кверху палец, замотанный окровавленной тряпицей. Василий поморщился, отмахнулся.
Чего чреслами своими гнусными машешь? Не до тебя сейчас! А за службу вознагражу, когда со сморчком этим плюгавым потолкую.
Он подошел ближе, схватил Гришку за волосы, задрал голову. Тот взвизгнул, а глаза то ли от боли, то ли от страха вмиг разъехались в стороны и зажили каждый своей отдельной жизнью.
Говори, шпынь, кто тебя надоумил на меня хулу возвести! Кто царским соглядатаям обо мне все доложил? Говори, негодный!!! Иначе пытать велю почище того, чем у тебя правду вызнавали царевы люди. Ну!!!
Глаза у Гришки встали на место, и он встретился со страшным взглядом Василия. Понял, что врать боярину себе дороже. И заголосил, размазывая по лицу слезы и сопли.
Купцы ляшские! Губы у Гришки затряслись, и он заплакал, орошая слезами трясущиеся щеки. Они это. Подловили меня в харчевне, когда я сболтнул лишнего и стали принуждать к измене. Тебя, то есть, оговорить. Если, говорят, не сделаешь это, то тотчас о словах твоих будет доложено большему боярину Салтыкову. А уж он тебе спуску не даст и шкуру обязательно спустит Так говорили они, и я, ничтожный, испугался. А и сказал-то я только то, что царь наш батюшка бывает крут со своими людьми верными и надежными. Пьянство меня обуяло. Не иначе, какое-то зелье они мне подмешали, оттого и молол языком что попало! Гришка перестал лить слезы, утер грязной рукой лицо, шмыгнул носом, от чего тот смешно заходил из стороны в сторону.
Далее что? поторопил Василий.
Далее?.. А далее денег дали и научили, что говорить и как вести себя в приказе, когда правду будут вызнавать. Обещали вдвое против того, ежели молчать я буду и от слов своих не отступлюсь. А потом на тебя указали. Вот и все, боярин! Гришка бухнулся в ноги Василию. Прости меня, грешного! Христом богом прошу. Не по злобе своей учинил я это, а по недомыслию своему и скудоумию.
Гришка замолчал, умоляюще, снизу вверх, смотря на Василия. Тот, после слов Гришки, окончательно уверился в своей правоте. Они это, онизлыдни окаянные. Вознамерились извести руками царских приспешников, и чуть было не удалось задуманное. Бог помог! Значитего правда, раз не дал сгинуть по навету.
Гришка сопел, не спуская взгляда с Василия. Но боярин про него уже забыл.
Бросьте его собакам. Пусть позабавятся, сказал и вышел на улицу, отделив дверью истошный вопль обреченного Гришки.
В это самое время, когда Василий на своем подворье мучил дознанием подьячего Гришку, в Борисове умирал боярин Твердислав. Он лежал совсем один в белой чистой горнице. Иногда кто-нибудь из дворни заглядывал и, видя, как тяжело вздымается грудь у боярина под одеялом, удалялись. Вчера к боярину приехал настоятель церкви Сильвестр и причастил Твердислава. И теперь боярин был готов отправиться в последний путь. Тело стало как чужое, все чресла задеревенели и уже не подчинялись хозяину, и только в глазах еще теплилась жизнь. Удивительно, но боли не было, наоборот ощущалась какая-то легкость, будто подняла его на крыло гигантская птица и несла куда-то вдаль. Ускользающим сознанием Твердислав еще цеплялся за жизнь, за действительность, но с каждым часом эти потуги становились все слабее. Единственное, чего он сейчас желал, так это увидеть сына своего, Василия. Но тот пропал и не являлся пред очи умирающего отца. Почему его не позовут к нему? Почему он хоронится от него?
Твердислав разлепил запекшиеся губы, прохрипел:
Васька.
Тут же из-за двери высунулась белобрысая голова дворового холопа. Прислушался, позвал в тишину горницы:
Боярин, звал что ли?