Шрифт
Фон
Яков обернулся и посмотрелсам он, Яков, лежал, собственной мертвой персоной, между столом и печкой, с черным лицом и бороздой от удавкиот уха до уха.
- Потрогай, коли хочешь, - предложила ведьма. Яков не решился, но подошел и потрогалпастор Десэ, и остался доволен:
- Публика аплодирует вам, маэстро. А остальные?
Тут же Лупа с визгом сорвалась с постели и повисла у Якова на шее. На кровати лежали три трупаженский и два совсем крошечных, и у Якова не хватило храбрости вглядываться в их лица.
- Браво, малышка, - похвалил ведьму Десэ, и завистливо глянул на Якова, - Сыграла твоя ставка. А я не верил, думалпоэзия. Что ж, идем, пока не поздно, - он подхватил молчащие люльки, кивнул Лупе и Якову, - На выход, на выход! Живее давайте!и Рене своего позвал, таращившего завороженно глазищи на ведьму, - И ты иди, счастлива сегодня твоя звезда
На улице Десэ передал люльки Якову:
- Ступайте огородами, там, за деревнейтрое вас ждут. От Виконтадумаю, знаешь, кто это. Прощай, Ясибог даст, больше не свидимся, надоел ты мнехуже редьки горькой.
Лупа уже бежала, за дом, по тропке между сараями, и Яков пошел за ней, держа под мышками обе люльки. Перед тем, как завернуть за угол, он оглянулсяДесэ осторожно подсаживал на коня своеговластелина ли? суверена?стараясь так прикасаться к нему, чтобы ни в коем случае не задеть его спину.
Два брата, старший и младший, разминулись на въезде в деревню. Превосходный полковник и ландрат посмотрел, недоуменно подняв брови, на пронесшуюся мимо гневную тень. Младший Левенвольд, со злым лицом, сведенным судорогой, бледный и трагический, без единого слова пролетел на конемимо брата, и мимо его охраны. Только крылатый плащ мелькнулза деревьями.
- Что это с ним?с добродушным недоумением вопросил Левенвольд старший и первыйу подъехавшего следом Десэ.
- Не любит убивать - философски пожал плечами пастор.
- Выходит, ты плохой учитель, - змеино усмехнулся ландрат.
- Примите экзамени потом уж судите, - таким же насмешливым тоном возразил ему пастор.
Всадники приблизились к дому, въехали во двор. Ландрат спешился, спутники его удивленно переглядывалисьто были конногвардейцы, в новой форме, все молодые, с похожими лицами, мужественными и одновременно глуповатыми. Полковник поднялся по ступеням, вошел в дом. Слышно было, как в доме стучат его шпоры, и потомраздались характерные звуки подступающей тошноты. Не такой, как у Ди Маджонастоящей.
- Экзамен принят, - полковник сошел с крыльца, вытирая рот платком, - Теперьl'immolation par le feu, покажите мальчикам, как это делается правильно, падре.
Через полчаса дом пылал, и пламя пожара наслаивалось на столь же красную, и розовую, и лиловуютревожную утреннюю зарницу.
- Вашему сиятельству стоит уехать, пока не проснулись пейзане, - напомнил полковнику пастор, взбираясь на коня.
- Мне нравится смотреть, - признался ландрат, почти смущенно. Пламя плясало в его глазах, он так и подался впередсловно готов был войти в пожар, как в бурную воду. Платок он комкал в руках, и рвал его, от волнения и возбуждения, почти экстатического.
- Все любят смотреть на огонь, - с учительской интонацией отвечал ему Десэ, - Особенно если в этом огне кто-нибудь зажарен. Я отправил ваших мальчиков обратно, в их лагерь. Поедем и мы, чтобы лишний раз не светить лицомкак-никак солнышко встало.
Конногвардейцы и в самом деле уже картинно гарцевали вдоль покосившихся домишек, перебрасываясь шутками и заливаясь гортанным смехом. В избах не спал никто, но и не выходил, и не зажигал света. Никому не хотелось связыватьсяпомнили еще и первого, и второго Петра, и не было желающих испытывать судьбу. Легче зарыться в землю, накрыться с головоюи переждать.
- Так бы и шагнултуда, в пламя, - превосходный ландрат с трудом отвел взгляд от гудящего пожара и взлетел в седлолегко, как будто огромная хищная птица.
- Вы давно уже там, ваше прекрасное сиятельство, - вкрадчиво прошептал Десэ, следуя верхом, в полукорпусе от полковника. Тот лишь прикусил губу, бросил на землю изорванный платок и пришпорил конястоль жестоко, что тот взвился, и понесся галопом. Вот догнал он своих гвардейцев, и вся кавалькадапонеслась быстрее.
Десэ так направил коня, чтоб копыта его наверняка затоптали в грязи платок, с монограммойпереплетенными «К» и «Г».
- Идиот, истерик!пастор презрительно сплюнул сквозь зубы в грязь. Он оглянулся в последний раз, на пожар, и показалось ему, что один из языков пламенивсе-таки черный, узкий, и увенчан белым глазастым лицом. Пастор сморгнулнет, примерещилосьпроворчал:
- Поэзия - и стрелой полетел, догонять своих.
- К огню близенько садитесь, с морозу-то, - радушно пригласил разбойничек, и Лупа с Яковом придвинулись к печке поближе. Люльки уже стояли подле печки, в самом теплеу младенцев отняты были наконец-то их пустышки с водкой, и вовсю раздавался скрипучий капризный крик.
- Перехмур, - развеселился разбойник, склонясь над люльками, - Трубы горят.
- Отворотисья покормлю, - Лупа взяла на руки скрипящую Аню, - Не смотрите, мне стыдно.
- Так пойду, корму коням задам, - разбойничек пристроил на голову шапку, - Мотька вернется вот-вот, а скотина не кормлена.
Мотька был тот самый, кунцевский обходительный тать, что когда-то сопровождал Якова с Трисмегистом от станции до самой Москвы. Яков аж рот разинул, узрев за сараями знакомую щербатую физиономию. Оказалось, Кунцево от пропащей их деревенькив трех верстах, и вся округа пребывает давным-давно под Мотькиным высоким патронатом. Разбойники со всем почтением проводили гостей в лесную потайную избушкупо секретным тропам, среди бурелома и топких болот. Любезный атаман усадил добычу возле печкии был таков, по лихим своим делам.
Яков смотрел, как волчица его кормит уже вторую девочку. Левенвольд, отдавая, назвал младенца Кетхен, и так и осталось при ней это имяКатька. Так, наверное, назвала ее мать, прежде, чем отдать навсегда, бог знает в чьи руки. Впрочем, она-то думала, что отдаетсвоему Гасси, человеку, которому верила она бесконечно.
Ударила дверь, явился Мотькапотопал, сбивая снег, красивыми армейскими сапогами, явно добытыми с гвардейца, и тут же стыдливо закрылся от Лупы ладошкой:
- Ой, срамота!
- Так выйдем в сени, - предложил ему доктор, - Чтоб не мешать.
- Пойдем, пошепчемся, - легко согласился Мотька.
В сенях Мотька просиял всей своей узкой землистой личностью и выкатил из рукава засохшую развеселую мандаринкукоторую Яков отдал ему при встрече, как пароль:
- Знаешь, что это? Их едят!
- Ну съешь, попробуй. Я бы не советовал, - предостерег Яков.
- Признайся, чем таким ты Виконта пленил?Мотька приобнял доктора за плечи и заглянул в глаза емукрапчатыми серыми глазами, - За что он возлюбил тебя? Так, что нас отправилтебя, фраера, спасать?
- Я Виконту его мечту подарил, - объяснил Яков загадочно, не очень рассчитывая, что Мотька поймет. Но тот все сразу понял.
- Так это ты клифт добыл?
И Яков тут же догадался, что слух о Виконтовой мечте давно бродил в преступном сообществе. Мотька теперь смотрел на него с уважением и восторгом, как на героя:
- Как же ты так исхитрился?
- Я колдун, - соврал Яков, чтоб тот отстал, - Видишь, какие у меня глаза? Посмотрел разоки кафтан стал мой.
- А-а, - протянул недоверчиво Мотька, - ну, тогда и дальше ты не пропадешь. Сейчас от Москвы карета выехала. В ней барыня богатая. Чистый сахар, даже, не побоюсь словашоколад. Вы на дорожку выйдете, перед ее каретоймол, хлопнули вас тати. Попроситесь до станцииа дальшекак карта у тебя ляжет. Зачаруешь барыню? Колдовщик
С улицы, в облаке морозного пара, вбежал мальчишка, в шапке, поминутно спадающей на нос:
- Едут, Мотя!
- Ну, с богом, - степенно перекрестил Якова Мотька, и обнял, прощаясь, - Иди, собирай свой табор.
Карета показалась вдали, на самом краю горбатого снежного поля. Непростая каретагосподский длинный дормез, под охраной двух всадников. Лупа с детьми остались на обочине, а Яков выбежал на белую, в свежем снегу, дорогу, и принялся махатьи руками, и варежками, и шапкой. Карета встала, не доезжая, и конный гайдук в одиночку прогарцевал к доктору, спросил на ломаном русском:
Шрифт
Фон