Шрифт
Фон
- Вот, смотри. Мы с профосом даже поспорили, что этоколдовство или следы любовной игры
В камере восемь, темной клетушке с окошком-бойницей под самым потолком, на низких нарах лежала баба. Тощая, старая, в холщовой рубашке с полосами кровипосле кнута, не иначе. Десэ бесцеремонно повернул безжизненное, словно парализованное тело, задрал на бабе рубашку и показал без стеснениято, что его взволновало. Спина и в самом деле нещадно исполосована была кнутом, но в середине, меж лопаток, еще и вырезан был квадрат кожи площадью примерно в два вершка. Рана уже затянулась, пошла рубцами, но видно былочто кожу снимали недавно.
- Вот что это?спросил Десэ, возвращая рубашку на место. Баба лежала в его руках, будто кукла, и не издавала ни звука. Яков с тревогой заглянул ей в лицонет, он не знал ее, слава богуЧужая незнакомая баба, не такая и старая, просто иссушенная и изъеденная тюрьмою. Углы рта трагически опущены, под глазами черно, и в самих глазахпусто-пусто
- У нее и спроси, - предложил он пастору, но тот лишь фыркнул:
- Она немая. Язык есть, но все равно немая, не говорит, как ее ребята ни полосовалиПроходит по делу княжны Юсуповой, той, что ведьма. Помнишь, можетголая под плащом на коне скакала. Так эта бабанянька ее. Тоже ведьмапослезавтра ее закапывать, а мы так и не поняли, чтоу нее со спиной. Ты ученый, может, ты знаешь?
- Что значитзакапывать?не понял Яков.
- Заживо закапывать, - пояснил деловито Десэ, - Такая русская казнь. Нет, не пугайсясперва задушат, конечно, княжна заплатила, чтоб не заживо. Но тайны ее это нам не раскроет.
- Тебе так важно это знать?спросил Яков у пастора, глядя ему в глаза. У Десэ были мертвые глаза, и когда он смеялся или злилсяони оставались мертвыми, как вода в болоте. Лицо его жило своею жизнью, хмурилось, гримасничало, подергивалось судорогойа глаза не меняли выражения, словно две стекляшки.
- Мне важно это знать, - подтвердил Десэ, - Я учил когда-то этот урок, но так до конца и не выучил, пришлось уйти, не закончив курса.
Баба лежала на нарах, как мертвая, и спутанная коса ее свисала к земле, как плеть. Яков присел на корточки, в поле зрения ее раскрытых глаз, заглянул в нихзрачки дернулись.
- Я знаю, - произнес он беззвучно, одними губами, - про твой гри-гри. Ведь это гри-гри? Я угадал?
Женщина прикрыла векида.
- О чем ты ее спросил?Десэ любопытно вглядывался, но он-то не читал по губам, не умел.
- Я разгадал твою тайну, - уже голосом сказал ему Яков, - Когда ее казнят?
- Я же сказалпослезавтра. Восемь пополуночи, все казни идут у нас в это время.
- Ты очень хочешь узнать свой секрет? Тогда позволь мне увидеть ее перед казньюкак исповеднику или еще как.
- Зачем же?
- Этот кусок кожи, из ее спиныона вырезала его нарочно, или кто-то для нее, чтобы сделать ладанку, в которую спрятана ее душа. Сейчас души в ней нет, душа в этой ладанке, которая зовется гри-гри. Если надеть на нее гри-гри перед смертьюона не умрет, станет нежитью.
На самом деле, Яков помнил это очень неточностанет ведьма нежитью без гри-гри, или, наоборот, если гри-гри ей вернуть. Одно он знал навернякатот, кто прежде смерти вернет ведьме ее амулет, сделается для нее чем-то вроде хозяина, как это происходит с джинном из лампы, и после смерти ведьма вроде как станет его слугой. Он тоже не дослушал этот урок в свое время...
Яков опять повернулся к ведьме, так и не вставая еще с корточек:
- Скажи, где твой дом? Я принесу тебе твою вещьесли скажешь, где она спрятана. Я могу читать по губам
- Кошкин тупик, дом Кузнецова. В кувшине за печкой, - мертвые губы шевельнулись и сказали эти две фразыбез единого звука. Ведьма проговорила все это и прикрыла глазакак будто ушли ее последние силы.
- Тебя бы к нам, на допросы - восхитился Десэ.
- Перебьетесь, - весело отвечал ему Яков, - Узнал тайну? Проведешь меня к нейпослезавтра, перед казнью?
- Только что стоял в коридоре, от страха трясся, а тутобнаглел, - подивился пастор, - Сам в тюрьму просишься. Зачем тебе это, доктор Яси?
Яков выпрямился, потянулсясовсем по-кошачьи:
- Она жеведьма. Видишь, околдовала меня. И я делаю то, что ведьма хочетприношу ей ведьминский ее амулет, чтоб она могла помереть с ним спокойно.
Пастор глянул на него оценивающе, потомна трупом лежащую ведьму, и криво усмехнулся:
- Темнишь ты, доктор. Врешь святому отцу. Я проведу тебя к ней, только чтобы самому увидетьчто потом с нею будет. Она встанет из могилы? Или станет птицей и воспарит с места казни? В любом случае, я хотел бы видеть
- Увидишь, пастор. Я сам не знаю точноно гри-гри дает своему хозяину бессмертие.
- А тебе? Что даст онтебе?
- Быть может, смешно образованному человеку в это верить. Но это единственное, что я запомнил из того, как говоришь ты, курсаесли я передам ей амулет, она станет моею слугой. Бессмертный, обладающий магией слуга, как джинн из арабских сказокразве не стоит попробовать, сделать глупость, чтобы получить такую штуку в свое распоряжение?
- Хотел бы я знать, от кого нахватался ты подобной чуши, - рассмеялся Десэ, глаза его, впрочем, смотрели на доктора холодно и очень внимательно.
- Была в моей жизни одна просветительницаГри-гри носила Модеста Балк, и все эти рассказы я слышал от нее, жаль, невнимательно слушалвсе таращился ей в вырез.
- Балкша!расхохотался пастордаже ведьма приоткрыла один глаз, - Красивая была баба. Говорят, по сей день живет в Петербурге.
- И носит гри-гри.
- Черт побери, а ведь я своими глазами видел, как ее пороли на столбемне следовало внимательнее глядеть на ее спину
Балкшаведьма была, валькирия, кобылица из русских сказок, та, что, огнедышащая, золотыми копытами изводила у обывателей их посевы. Темная копия ангельски-белокурых Монцев, собственных брата и сестры, знаменитых царских фаворитов, Модеста выиграла, в отличие от них, весьма скромную партиювсего лишь полковника Балка. От Монцев были у нее знаменитые синие глаза, и точеный стан, как у арабской шахматной фигурки, но волосы быливороные, спиральные, синевой отливающиепотому что ведьма.
Дядюшка Бидлоу, человек, тяготевший к степенному и размеренному, с трудом переносил Балкшу с ее таротом, нумерологией и приворотными травками. Потому чтону чушь же, право слово. А вот Яси во все глаза гляделна кукуйскую принцессу. На ловкие руки ее, бросавшие карты, и в низкий вырез шелкового платья, и на тонкуюдвумя пальцами обхватишь!талию, и на длинный закрученный локон, качавшийся у щекикак цепочка гипнотизера. И на странный замшевый браслет, из кожи очень светлой, с вплетенной ладанкойспрятанный на тонкой руке под ворохом черных ведьминых кружев.
Принцесса Модеста держалась запросто с мальчишкой тринадцати лета самой ей было тогда уже хорошо за тридцать. Возможно, полковницу зачаровали волшебные Ясины глазатак внимательно она в них глядела. Дядюшка нередко пропадал на вызовах, матушкав церкви, а ведьма Модеста частенько заглядывалараскинуть для Яси пасьянс или тарот, и однажды, сумрачным дождливым днемЗагляделись они друг на друга, протянули друг к другу руки поверх разложенных карт, а чуть позжеи карты оказались на полу, и сами гадальщики, и кое-какие детали их туалета
Вот тогда Яси и узналпро гри-гри, оплетавший длинную ведьмину руку. Странная ладанка оцарапала мальчишке шею, и Модеста, в порыве внезапного откровения, рассказала ему про свой амулет, и про бессмертных загробных слуг. Яси расшнуровал ее платье и пальцем водилпо давно затянувшемуся шраму, от вырезанной кожи. Той самой, белой, что теперьу нее на запястье. Он почти не помнил ее рассказ, помнил толькокак дождь шуршит на улице, и так же почтишуршит в его пальцах тяжелый шелк, и щекочут его невесомые вороные спирали ведьминых волос, спускаясьвсе ниже и ниже
Много позже, когда был Яков уже на ученье в Лейденедядюшка писал ему, что ведьма Модеста арестована, и бита на площади кнутомпо приговору суда. Не за колдовство, нет, за какие-то финансовые растраты и дачи. Об этой казни, наверное, и говорил ему Десэ
Потом, от дождливого того днячерез десять лет, в городе Кенигсберге повстречал Яков старика-философа с причудливым браслетом на рукев точности как у красавицы-Балкши. Коса из светлой замши оплетала запястье, и в косу вплетен был крошечный то ли кошелек, то ли ладанка. Философ ничего не говорило бессмертии, о приворотах, о фазах луны, и от души презирал тарот. Но он делал фигурки из воска и прокалывал их игламии кое-кто в Кенигсберге после этих манипуляций укладывался в постель, а кто-то и в гроб. Философ вообще почти ничего не говорилон принял их с шевалье де Лионом, в своем кабинетеи восковые фигурки с торчащими иглами плавились на подобии алтаря, застеленном лиловым шелком, иссиня-черные птицы трепетали в серебряных клетках, на фоне каменной стены возвышалась статуя темного дерева, с белым лицом, к ногам которойприпадала черная собака, и алчно слизывала из миски в ногах еелаково-черную кровьЗапах чернил, и пепла, и слабый, пропащий запах жасмина
Шрифт
Фон