- Прикажите подать лед и опий, - Ван Геделе выпрямился и прибавил невзначай, - Коко
Десэ выглянул за дверь, отдал приказ невидимому своему помощнику, и вернулся.
- Сколько он проживет?спросил он быстро, - День? Два? Доживет ли хотя бы до полудня?
- Боюсь, парнишка разочарует вас и проживет еще долго, - отвечал Ван Геделе, - И вы сами тому первый виновник. Вы оказали ему вовремя первую помощь, и успели отнять его у его мучителей прежде, чем те его доконали. Как вам это удалось?
Пастор сделал пальцами движениекак будто пересчитывал деньги.
- Ну, и личное обаяние, Коко, - с улыбкой вернул он доктору дурацкое прозвище, - Итак, наш бедолага доживет до следующей ночи?
- Вернее да, чем нет, - ответил Яков и задумалсячто будет дальше с арапчонком, когда у господ закончится их торговля? Скорее всего, его спасение былолишь отсрочкой неизбежного.
- Вот вам лед и опий, распоряжайтесь, - пастор принял узелок и бутыль из-за двери, из невидимой протянутой руки, - Отчего у вас сделалось кислое лицо, вы чтоуже унюхали у него гангрену?
- Он не дотянет до гангрены, - доктор поднес бутыль с опием к пепельно-белым, пересохшим губам больного, - Как мне кажется. Ваш, да и мой синьор, или суверенкак вы его назвали?прикончит его гораздо раньше. Как только получит свое. Как только выкупит шантажом свою свободу.
- Фу, Коко, - поморщился пастор, и невесело рассмеялся, - Кабы такВы его дорого оценили, суверена. Он не любит убивать, - и в голосе его так и послышалось «а жаль».
Доктор сменил повязку, перебинтовав ребра по-своему, как учили его в Лейдене, приложил к перелому узел со льдом. Невольно припомнился ему Мордашов с его смешными дилетантскими побоямиа вот они каковы, побои настоящие, от таких и в самом деле можно умереть. Когда Яков прикладывал пропитанные мазью бинты к раскрытым длинным ранаму него дрожали руки, как когда-то в лесном измайловском лазарете. Дрожали от гнева, не от волнения.
- Бедная игрушка - Яков закрепил последний бинт и разогнул спину. Мальчик коротко и тихо дышал. Сломанные ребра позволяли ему вдыхатьтолько рывками.
- Так все мыигрушки, - ответил философски Десэ, - Никто не играет сам, но всепозволяют в себя играть. Все мыжертвенные соломенные собаки, как говорят даосы, - и пастор улыбнулся, показав хищные зубы.
- Я полагал наивно, что даос следует истинной своей природе и поступает так, как хочет сам, - вспомнил Яков вчерашнюю лекцию де Тремуя.
- Кто ж ему даст!еще шире улыбнулся пастор, - Я вижу, вы закончили перевязку. Идемте со мною, получите свой гонорари роялти за молчание.
Они вышли из сумрачного флигеля на улицуна дворе уж царил белый деньи вошли в дом через дверь для слуг. Дом спал еще, несмотря на занимающееся утровидно, таков был здешний распорядок, ложились поздно и вставали поздно. Ни лакеев не было видно, ни горничных. Пастор и доктор проследовали в круглую гостиную, с клавикордами, фарфором и прохладным Ватто на изумрудных стенах.
- Никого, - огляделся Десэ, - Где ж ты есть?
По лестнице спустился сонный дворецкий, высокий и толстый, в халате и в ночном колпаке. То, что это именно дворецкий, а не слугавидно было по его царственной манере держаться.
- Что за вид, Кейтель!пристыдил его Десэ, - Где твой владыка?
- В кабинете, или в спальне, - зевнул дворецкий, прикрывая пухлой ладонью рот, - Он только приехал.
- Не провожай нас, ступай, переоденься, - разрешил Десэ, - Мы сами его отыщем.
- Воля ваша, - дворецкий развернулся и неспешно пошел наверх. Десэ подхватил Якова под руку и тоже потянул на лестницуна второй этаж. Халат дворецкого мелькнул еще выше по лестницена антресолях, и слабо стукнула дальняя дверь.
- Где же ты, где?Десэ заглянул в одну комнату, во вторуюЯков подивился фамильярности его манерто ли было здесь так принято, то ли пастор был смелым, пока его не слышит хозяин.
- А, все как всегда. На месте, перед зеркалом, - Десэ проинспектировал очередную комнату и остался доволен содержимым, - Ступайте, его сиятельство с вами рассчитается. А яоткланиваюсь.
Десэ обнял доктора за плечи и втолкнул в приоткрытую дверь, придав ему при этом несомненное ускорение. Яков почти вбежалв роскошные покои, и оказался почти в объятияху господина, которого, впрочем, и ожидал перед собою увидеть.
Обер-гофмаршал вскочил было навстречу открывшейся дверикак будто надеялся на визит кого-то удивительного, но, поняв, что перед ним всего лишь доктор Ван Геделе, вернулся обратно в кресло. На нем был все еще карнавальный наряд морского богазеленоватая тафта, кружево цвета берлинской лазури, и бирюзовая то ли диадема, то ли бог еще знает чтокак называются подобные вещи у мужчин?в припудренных зеленью белокурых локонах. Даже глаза гофмаршала подведены были зеленым, и в уголках их наклеены были особенно длинные ресницыотчего разрез глаз делался чуть раскосым.
- Я осмотрел пациента, ваше сиятельство, - сказал почтительно Яков, - Он будет житьесли ваше сиятельство это ему позволит
- Садись, - Левенвольд кивнул на стул рядом со своим, - Я вижу, что ты устал, Яси Ван Геделе. Такая ночь, и столько работы. Скажи, Черкасские не грозили тебе?
- Настоятельно рекомендовали отбыть из Москвы, - признался Яков.
- Можешь оставаться в моем доме, - Левенвольд вгляделся в свое отражение, и кончиками пальцев снял с углов глаз накладные ресницыраскосые уголки опустились, и на лицо его вернулось прежнее, будто бы печальное, выражение, - Я не дам тебя в обиду. Ни тестю своему, ни брату. Стоит отдать тебе должноетебе везет на врагов, Яси Ван Геделе.
- Спасибо, ваше сиятельство, ноне стоит вам беспокоиться, - улыбнулся Яков, столь заразительно и тепло, что и гофмаршал улыбнулся емутоже, словно покорное зеркало, - Мой дядюшка не последний человек в Москве, и он не склонен давать меня в обиду.
- Тебе прежде говориличто у тебя волшебная улыбка и дивные глаза?спросил Левенвольд.
- Да. Ваш брат.
Гофмаршал рассмеялся, вынул из ушей длинные, капельками, изумрудные серьгив одной из них недоставало крупного камня.
- Я так и думал, чувствовал - что-тос ней не то, то ли чересчур легко, то ли чересчур тяжело, - он положил целую сережку на стол, а увечную принялся разглядывать и раскачивать перед собой, как маятник, - Пропал камень, теперь уж не отыскать
Яков загляделся на качающиеся зеленые капли, невольно прикрыл векипосле вина и бессонной ночи глаза закрывались сами собою.
- Я загипнотизировал тебя?Левенвольд изумился и обрадовался.
- Навряд ли, ваше сиятельство, - Яков постаралсяне рассмеяться, - Просто я не спал эту ночь, ну, и похмельеЯ не поддаюсь гипнозу, оттого, что сам немного гипнотизервы же видите, какие у меня глаза.
Про гипнотизера он соврал, конечнопросто из желания удивить и понравиться.
- Красивые глаза, - согласился гофмаршал, - А можешь ли ты столь сильно зачаровать человека, чтобы он подписал, например, отказ от банковского счета?
Тут уж Яков не выдержалхихикнул:
- Я не настолько силен, ваше сиятельство. Но подобного результата возможно добиться и средствами алхимии. И без особого труда.
- Правда?глаза, подведенные зеленым, очень широко раскрылись, - Я ведь шутил, Яси Ван Геделе. Так это правда можно?
- Эфедра нужнаа так нет ничего невероятного. Часу не пройдетваша жертва полюбит вас, как родного, и все вам про себя расскажет, и все вам подпишет.
Обсыпанные золотом пальцы впились в докторскую рукудо боли, и опасно сверкнул фамильный перстень, алым цветом артериальной крови:
- Поклянись, что не врешь!
- Клянусь, ваше сиятельство, - отвечал мягко Яков.
- Я найду для тебя эфедру. Сможешь сделать свое зельек ночи? Или тебе нужны еще все эти алхимические склянки?
- У меня все с собою, я ведь служил шпиону, - напомнил доктор, - Все алхимические склянки ждут меня дома.
- Тебя отвезут домой. Тебе доставят твою эфедру. И вечеромты успеешь даже выспаться и отдохнутьза тобой приедет карета, одного моего друга. С него тебе не нужно брать денегя расплачусь с тобой сейчас, и за мальчика-арапа, и за эту твою эфедру. Только не подведи менятретий враг в Москве станет тебе не по силам.