Шрифт
Фон
- Увы, - Петер поддернул рукава халата и уселся возле ванны на табурет. Весь вид его изображал скорбь, - Если ты меня не заменишьзавтра я на операции, увы. Мне уже жаль того беднягу, что попадет к нам на стол.
- Нет, Петичка, - покачал головой Яков, - После моего сегодняшнего анабазиса назавтра я вряд ли удержу в руках инструмент. Так что придется тебе расправляться с несчастным мочевым пузыремсамому.
Яков проснулся, когда дядя и Петер уже отбыли в госпиталь. Суровая фройляйн Арбуэ принесла к нему в комнату сложенную стопочкой одежду. В глазах фройляйн читались недоумение и осуждениевчерашнее явление Якова в монашеской рясе и в непонятного происхождения сандалетахпривело девицу Арбуэ в горячий праведный гнев. Молодой человек уходил из дома в лучшем кафтане, в кроатском галстухе, в туфлях с пряжкамии каков вернулся
- Тати, фройляйн, - только и сказал экономке Яков, но, кажется, фройляйн так и не поверила ему до конца.
Яков успел одеться и умыться, и собрался уже идти завтракатькогда в комнату явился лакей с объявлением:
- К вам герр Пауль Гросс, ожидают в гостиной.
«А виконт молодецкак в воду глядел» - про себя подивился Яков, спускаясь к гостю.
- Петер Бидлоу оперирует в госпитале, вы его не застали, - предупредил Гросса Яков, памятуя о том, что именно Петер уделял особое внимание устройству ангельских шлеек.
- Я и не за ним, я за вами, - смущаясь и рдея, признался инженер, - Мой начальник не хочет Петера, он просил привезти ему именно вас. Наверное, оттого, что вы не рисовали на его гравюре, а Петер имел неосторожность Мы приглашаем васдля экспертной оценки безопасности нашего скромного представления, особенно тех херувимов на тросах. У меня и пропуск на ваше имя.
- И куда же выписан сей пропуск?уточнил Яков.
- Во дворец, в Измайлово, - не без гордости отвечал инженер.
- Где же отыскалось местечко для оперыв охотничьем-то доме?
- В уголочке, за печкой, - по-русски выговорил Гросс и криво улыбнулся, - Вы будете смеяться, когда увидитегде мы пытаемся ставить нашего несчастного «Нерона». Если, конечно, изволите поехать.
- Конечно, изволюуже для того, чтобы узнать, какова бывает опера в подобном месте, - Яков расцвел своей непревзойденной милейшей улыбкой, - Только я должен переоблачиться в придворное и накрасить губычтобы не уронить перед обер-гофмаршалом честь семьи.
Гросс пробормотал вполголоса что-то о том, что накрашенных губ в Измайлове и без Якова хоть попой жуй. Доктор Ван Геделе не решился с ним дискутироватьпобежал переодеваться.
Так уж вышло, что прежде доктор Ван Геделе никогда не бывал в опере, да и в театреего шевалье де Лион недолюбливал театральные представления, и музыку не любил. У шевалье от природы не было музыкального слуха, и вся музыка казалась емупросто навязчивым шумом.
Зал и в самом деле оказался крошечный, с галереей для скрипачей под самым потолком, и сценой, поднимавшейся над полом всего лишь на высоту ладони. Сцена разрисована былазолотыми звездами, словно упавшими с небес, и странными меловыми пометами и кругами, и надписями над стрелками: Nero, Niridates, Anicetis, Octavia Занавес из белой тафты был раздернут, и на заднике декорации свисалисовсем как на той версальской гравюреодновременные солнце и луна, матово-золоченые, обсыпанные зеркальной крошкой. Сцена была еще пуста, и лишь издали, из-за картонной фальшь-стены, слышался женский голос, выпевавшиймеццо-сопрано:
- Amore, more, more, traditore
Гросс прислушался к этому далекому пению, и сказал с теплотой:
- Лупа- и на недоуменный Яковов взгляд пояснил, - Лукерья распевается, наша прима.
По маленькому залу расставлены были пока чтовсего пять стульев, в ряд перед самой сценой, и на стульях сидели два пожилых господина. Один из господ был высок и толст, в таком парике и перстняхаж глазам больнои Яков тут же догадался, что перед ними тот самый знаменитый кастрат Ди Маджо, что украшал своим контртенором все дворцовые празднества еще со времен царя Петра. Второй был строен, и курнос, и накрашен, и напудренкак поповна на выданье, он птицей взлетел со стула навстречу вошедшим и первым протянул Якову тонкую нервно трепещущую руку:
- Вы, конечно же, Быдлин Ван Геделе! Перед вами несчастный Бруно Ла Брюс, первая и пока что единственная скрипка этого покинутого богом представления.
Конечно же, то был Ла Брюсумница, гениальный концертмейстер, первый скрипач при дворе и опаснейший интриган и содомит.
- Его сиятельство задержится, он открывает охоту, - мягко и певуче начал Ла Брюс, игривым шлепком приглашая инженера и докторана стулья возле себя, - Нам придется пока что поскучать тут без него. Но и это недурноя среди вас в таком цветнике, вы двое просто Schneeweißchen und Rosenrot, Роза и Белоснежка
Гросс и Ван Геделе одновременно скривили лица от такого сравнения, а Ла Брюс продолжил, как ни в чем ни бывало:
- Но знайте, юноши, что в этом поединкея ваш непримиримый противник. Я ваш враг. Я первый буду настаивать на том, чтобы сохранить декорацию такою, какова она есть на оригинальной гравюре. А теперь прошу извинить меня
Ла Брюс хлопнул в ладошииз-за кулис выступил лакей со скрипичным футляром, и почтенный Ди Маджио слоново шагнул на усыпанную звездами сцену.
- Где мой конь?воскликнул в пространство Ла Брюс, гневно и страстно, - Где конь, и где мой Аницетис, мой тенор-альтино?
Из-за другой кулисы несмело выступил парнишка с круглой рябой рожей, и на зрителей пахнуло живой волною крепкого перегара:
- Тута я, барин
Явился и коньдва дюжих парня выкатили из неведомых недр на сценучудовищного гипсового исполина под богато расшитым настоящим седлом.
- Что стоишь, любезныйзабирайся, - велел Ла Брюс растерянно переступавшему с ноги на ногу Ди Маджо, - Не стесняйся!
Сам концертмейстер поднялся, взял из рук лакея скрипичный футляр, извлек инструмент и приготовился играть. Кастрат прерывисто вздохнул и полез на конякак взбирающийся на гору холодец. Хрупкий похмельный Аницет сострадательно подсадил его под попу. Контртенор утвердился в седле, прокашлялся.
- Лупа, заткнись!крикнул за сцену строгий Ла Брюс, и «more, more, traditore» затихли, -Начинаем!
Скрипка запела, запел и Ниро, голосом высоким, полным, клокочущим, как сходящая из вулкана лава:
Ihr Väter
Euch ist wohlbekannt
Wie Claudius hat für das Vaterland
Gesorget und gewacht
(Отче,
тебе хорошо известно,
как Клавдий об отечестве
заботился и охранял его)
Юный Аницет переминался с ноги на ногу, и явно ощущал себя не в своей тарелкетрепал манжеты, прятал руки в карманы.
- Он русский?кивнул на Аницета Яков.
- Прошка-то? Русский, крепостной его сиятельства. Труппа всярусские, кроме Ди Маджо. Ждем, когда обер-гофмаршал догадается вооружиться ножницами и создать
- Голема? Гомункула?
- Крепостного доморощенного контртенора из рядов собственной дворни. Уже есть и балерины из дворни, и этот вот альтино, и теноры, и хор. Разве что Лупа наша вольная, но тоже доморощенна, его сиятельство увез ее из-под венца из какой-то псковской деревни, то ли украл, то ли выкупил у будущего мужа.
Кастрат начал свою арию, захлебываясь голосомсловно к нему неумолимо подступала тошнота. Он держал поводья так, будто лошадь была живая и могла его сбросить. Пришло время и для Прошки-Аницета, скрипка встрепенулась, и вступил неуверенный блеющий альтино:
- So muß sich dein himmlisches Wesen entfernus(Теперь твоя небесная сущность удаляется)
- Entfernen, болван!на спинку пустующего стула меж доктором и инженером легла рука, буквально золотаяот пудры. Яков скосил глазана тот самый перстень, с играющим зловеще розоватым камнем. И как же обер-гофмаршал подкрался к нимстоль бесшумно, да еще на таких каблуках?
- Фуй, Коко- золотой вельможа сморщил нос, и отступил от Якова на шаг назад, - Да ты все еще пахнешь
Сам он, даже так близконе пах совсем ничем, разве что пудрой и чуть-чутьсухим вином.
Аницет со сцены узрел начальство, смутился, замялся и подавился собственным козлетоном. Ла Брюс опустил скрипку и вопросительно воззрился на своего патрона.
- Я к вамpour un moment, на секунду, пока персоны мои не отстрелялись, - провозгласил по-немецки младший Левенвольд, голосом, поставленным не хуже, чем блеющий альтино Прошки-Аницета, - И суд мой будет кратким. Но справедливым.
Шрифт
Фон