- Вас интересуют вот эти ребята, герр Гросс?Петер толстеньким, сужающимся к ногтю пальчиком ткнул в херувимов.
- Да, с точки зрения хирургии, и анатомиине слишком ли опасно они висят? Мне показалосьпри подобной фиксации хороший шанс для перелома хребта.
- Отличный шанс, - подтвердил Яков, - Ремень на талиии грубая веревка. Один резкий рывоки хребет пополам.
- И где вы взяли эту фантасмагорию?полюбопытствовал Петер.
- Версальская опера, «Триумф Вакха и Ариадны», год одна тысяча шестьсот семидесятыйот рождества Христова, - ответствовал Гросс, - Мне поручено максимально скопировать изображенную здесь сцену, но я опасаюсьсделаться невольным убийцей для наших статистов.
- И станетеесли не продумаете как следует крепеж, - предрек Петер, поднося гравюру к самым глазамон был близорук, - Художник дурак, смотрел оперу невнимательно. Подобные ремниверная смерть, тем более в движении, здесь нужны такие шлейки, как делают для болонок. Болонкам тоже сворачивает шею обычный ошейники вам следует поучиться, как делать пятиточечную безопасную шлейку, у скорняков, что их производят. Впрочем, я сам зарисую для вас, дайте только, возьму перо, - и Петер, увлекшийся уже предполагаемыми ангельскими шлейками, убежал в кабинет за чернилами и пером.
- У нас ставят «Триумф»?уточнил у Гросса тем временем Яков, - Я полагал, что ноты утеряны безвозвратно, и после провала эту оперу уже не поставить
- Да какое - вздохнул пренебрежительно Гросс, - У нас только декорация от «Триумфа». Ставим «Нерона», тоже провального. «Любовь, приобретенная кровью и злодейством». Бог даст, премьеру покажем к тезоименитству, если тенор не запьет и балерины не забеременеютэтих только-только понаберут из деревенскихчерез месяц уже все брюхаты, как кошки, - бледный Гросс красиво зарозовелся, - Таков уж наш руководительу него подобные вещи выходят на раз
- Рене Левенвольд?догадался внезапно Яков, - Церемониймейстер? Он же обер-гофмаршал, курирует все придворные постановки.
- А кто же еще, - пожал плечами инженер, - Ему из Дрездена одна из его прежних обожеони везде у негопередала с оказией гендельские нотыи вот, изображаем уже третью неделю, пародию то ли на Версаль, то ли на оперу Августа Сильного
Вернулся Петер, с чернильницей и пером, и принялся вдохновенно чертить на листе на обороте гравюрысхему шлейки.
- Нет!всплеснул руками Гросс, - Это редкая гравюра, мне за нее голову снимут. Возьмите другой лист
- Поздно, - констатировал Петер, - Я уже закончил. Могу подписаться под рисункомкак на рецепте.
- Не стоит, - убитым голосом отвечал инженер, - Сколько я должен вам за консультацию, доктор?
Лицо его разом сделалось мышиным, серым и скучным, и Петер спросил с жалостью:
- Неужели ваш начальник столь суров, что прибьет вас за этот лист бумаги?
- Он не дерется, - с вялой улыбкой отозвался Гросс, - Но лучше бы дрался. Оплеуха предпочтительнеевсех тех обидных определений и сравнений, что теперь меня ожидают.
- Я сделаю вам скидку за порчу гравюры, - попытался смягчить его горе Петер, - И возьму с вас двадцать копеек вместо сорока. И, если понадобитсяготов ответить перед вашим начальством, за то, что разрисовал листок.
- Не нужно. Вам потом еще жить и житьс теми эпитетами, которыми вас наградят. А я и так уже знаючто я рыжая безмозглая прокислая арестантская запеканка.
- Так зовет вас ваш патрон?рассмеялся Яков.
- Так меня назвали, когда я предупредил, что задник у сцены станет заваливаться при попытке «сделать, как в Версале» - и он завалился, и почти на самого обер-гофмаршала. В Измайлове не сделаешь как в Версале, просто оттого, что Измайловооно совсем не Версаль.
Яков вспомнил Измайлово, вспомнил Версалькоторый он тоже видел, сопоставил и понял, что нет, Измайлово ну никак не Версаль. Инженер рассчитался и укатил с испорченной гравюрой навстречу порции унижений, Петеротправился на службу в госпиталь, а Яковполетел к вершине своей карьеры.
Дом великолепного светского льваи окружали призрачно-белые мраморные львы, на ограде, и на лестнице, и возле каретного разворота. Смотрели на визитеров пустыми выпуклыми глазами. Якову запомнились их собачьи тела и человеческие носыявно скульптор не то что не видел живого льва, даже нетвердо его себе представлял.
Якову совсем не пришлось томиться в приемнойбудущий патрон уже ждал доктора в своем кабинете. Римский стиль декора, тревожные изумруд и киноварьтаково было убранство графских покоев. Сдержанная роскошь, холодный шик. Дорический ордер, гобелены, оленьи головы, картины Каравака
- Я слышал, что измайловский пациент твой поправляется, - вместо приветствия произнес ландрат голосом глубоким и гулким, словно колодезное эхо. Таким голосом хорошо орать команды на плацу перед полком, - Твой дядя не зря нахваливал твои таланты.
Граф Левенвольд-первый, или старший, сидел в кресле в длинном халате, затканном драконами и чудовищами, и в серебристых персидских туфлях. Аспидные кудри его, поутру пока еще не напудренные, змеино вились по плечам, и темный шрам отсвечивал перламутромсовсем как у той, Трисмегистовой черной иконы. Яков шагнул навстречубудущей своей судьбе, своей удаче, и склонился низко, и припал губами к белой теплой руке, пахнущей чуть-чуть пеплом, чуть-чуть чернилами и слабым, горьким, пропащим жасмином.
- Я рад, что выдержал экзамен, ваше сиятельство, - сказал доктор Ван Геделе, и посмотрел снизу вверхв каменно-прекрасное лицо ландрата, в его дымно-серые равнодушные глаза, - И счастлив будуи впредь служить вам.
- Я не Тайная канцелярия, мне не надобны верные, мне надобны умные, - граф отнял руку и жестом велел Якову выпрямиться, - А таких мало. Садись, юношамне лень задирать голову, говоря с тобою, - и он указал на кресло возле себя, - Мне не нужен слуга, мне нужентоварищ. И дажеподельщик, как говаривают в вашем московском подземном царстве.
Яков устроился в кресле и внимал. Ландрат нравился ему чрезвычайноцарственный, магнетически красивый, и от глубокого голоса егопробегали по спине доктора горячие волны.
- Ты хороший лекарь, и догадлив, и не болтливэти выводы можно сделать из измайловского нашего приключения, - продолжил граф, - Но я совсем не знаю тебя. Быдлин племянникэто не биография. Кто ты, что ты, как жил ты прежде, чем прибыл в Москву? Дядюшка твой говорил о Лейдене, но ведь между Лейденом и Москвоюсколько? Три года, пять? Целая жизнь.
Ландрат достал из карманов своего расшитого чудовищами халататрубку, и табакерку, и огниво.
- Рассказывай же, как ты жил, чему научился, - он набил трубку табаком, раскурил ее. Вельможа, полковник, галант императрицыкурил костяную армейскую трубочку, словно простой солдат. Но смотрелся при томкак римский цезарь. Яков, полностью очарованный, подался к нему в своем креслебудто кролик к удавуи начал, запинаясь, взволнованный рассказ:
- Отучившись в Лейденском университетеи все экзамены успешно выдержавя практически сразу же поступил на службу к одному господину. То есть и прежде были мы знакомы, пока я училсяв одной компании играли, и вместе однажды охотились на косуль. Вдвоем с патроном я и провел лучшие свои четыре года жизни. Он был дипломат, мой любезный нанимательс ним мы путешествовали и в Версаль, и в Саксонию, и в Цесарию, и ко двору католического испанского монарха. Мой патрон научил меня многому, что знал самчитать по губам, составлять различные эликсиры. Возможно, и вашему сиятельству интересны будут такие мои навыки
- Отчего ты не назвал его имя?ландрат откинул гордую голову, выпустил изо рта колечко дыма.
- Шевалье де Лион. Моего прежнего патрона звалишевалье де Лион.
- Анри де Лион или же Шарль де Лион? Их два брата, и все их путаютсовсем как меня с моим - наигранно усмехнулся ландрат, - Так который?
- Шарло де Лион, - как во сне, сказал Яков, - бедный Шарло де Лион
- Я знал его, - глухо проговорил ландрат, - Мы как-то виделись с ним в Ревеле, по цесарским моим делам. Красавец шевалье, тонкий и острый, как испанский стилетПоимел меня в Ревелепо полной, как потом выяснилось. Так ты и есть тот его доктор, мальчик? Как я сразу не понялбриллиантовые глаза, детская невинная улыбка. Он говорил о тебе всемдаже мне, так был тобою очарован.